Регионы Восточной и Западной Сибири в контексте социокультурных трансформаций и модернизационных процессов в России (2010–2012 гг.). Валентин Немировский
не согласиться с подробной характеристикой особенностей социальных утопий и социальных антиутопий, которую даёт в своей новаторской работе В. Штепа. По его мнению, если утопия основана на позитивном стремлении к прямому воплощению своего трансцендентного идеала, то антиутопия сосредотачивается на негативе – борьбе со всевозможными «врагами» и «ересями», чем постоянно отодвигает «светлое будущее» за недостижимый горизонт, а по сути предаёт и обессмысливает его.51
Важно отметить, что «точкой водораздела между утопией и антиутопией является момент достижения утопистами власти. Как только власть обретена, утопия отступает на задний план, являясь частью официальной идеологии. На первый план выходит антиутопия. Так, христианство было социальной утопией, но, завоевав власть, стало антиутопией. Обретя статус официальной религии, западное христианство лишилось своего утопизма и приобрело статус антиутопии, полнее всего выразившийся в деятельности «святой» инквизиции»52.
В качестве примера можно привести аналогичный путь, который прошла каждая монотеистическая религия. Как образно пишет К. Кобрин, «в условиях постсоветской культуры явно постмодернистским феноменом представляется возвращение, ренессанс традиционных конфессий, особенно Православия. Потерявшее всякий позитивный смысл современное русское православие с его кокетливым эстетским традиционализмом есть не что иное, как религиозные «Старые песни о главном». Православный поп на бандитской презентации – таков постмодернистский ремейк Сергия Радонежского, благословляющего Дмитрия Донского»53.
На наш взгляд, именно в IV в. н. э. состоялся переход христианской социальной утопии в христианскую социальную антиутопию. Переход же социальной утопии мусульманства в социальную антиутопию произошёл на грани ХI – ХII вв. н. э. Не вдаваясь в детали, обращаем внимание, что происходившие при этом процессы были подробно раскрыты в классическом труде швейцарского востоковеда Адама Меца «Мусульманский ренессанс», вышедшем ещё в 1922 г., но сохранившем свою научную ценность и сегодня. Опираясь на уникальные исторические источники, автор раскрывает социально-культурные, экономические, политические процессы, происходившие в IV – Х вв. н. э. в мусульманском мире54.
Итак, важно отличать утопию от антиутопии. Между тем в философской, политологической и публицистической литературе зачастую смешивают эти понятия, приписывая негативные черты антиутопии самой утопии. Так, известный публицист-историк А. Первушин ошибочно утверждает, что «…утопия всегда реакционна. Кто бы ни пытался реализовать утопию (Робеспьер, Гитлер, Сталин), он всегда отбрасывает свою страну и своё общество назад – на одну или две ступени. Коммунистическое государство Сталина возродило крепостничество и прочие формы рабства. Национальная империя Гитлера вернула в повседневную практику социал-дарвинизм, более характерный для первобытно – общинного строя»55. Безусловно,
Штепа В. RUТОПИЯ. – Екатеринбург, 2004. – С. 37-38.
Указ соч. – С.65.
Там же.
Мец А. Мусульманский ренессанс. – М., 1973. – 473 с.
Первушин А. Оккультный Гитлер. – М., 2006. – С. 115.