Огонь на поражение. Петр Катериничев
однажды затащили вьетнамцы за забегаловку девчонку – местную давалку малолетнюю, какая по неизвестной причине вьетнамцами брезговала и давала только кавказцам с рынка. Ее раздели, заткнули рот пачкой мелких купюр, сначала насиловали по-всякому вшестером, потом зубы повыбивали, чтобы не мешали, и в рот использовали… Веселились вовсю. Разрезвившийся Хитрый Ван зачем-то перебил девчонке пальцы на руках и ногах, а на спине вырезал ножом неприличное русское слово и велел тушью залить – пусть память будет…
О происшествии узнали на следующий день, – ходил участковый, ходили опера, да только для белых вьетнамцы все на одно лицо, да и боялись называть, да и девка та – сама блядь… Она же никуда и не заявляла.
Бабы-продавщицы в забегаловке было кормить-поить вьетнамцев напрочь отказались, да им увольнением пригрозили.
А Ваня, как узнал, сидел в уголке и плакал тихо. Пока не напился и не уснул, прямо за столом.
А еще через два дня всех шестерых вьетнамцев, что девку уродовали, нашли в их же общаге, в комнате. Были они просто порублены топором на куски, как говядина.
Боссы насторожились, да на пьяненького Ваню никто не подумал.
А вечером того же дня загорелась общага. То ее крыло, где жили как раз вьетнамцы. Загорелась сразу и споро, да и двери оказались приперты поленцами. По коридору же бродил Ваня с огромным, на длинном древке топором и попросту рубил любого, кто пытался выскочить.
Погибло много. Сам Ваня тоже сгорел.
И ведь девчонка та не была ему ни родственницей, ни блядью – просто никем!
Другой случай тоже удивил Толстого Ли. Было это в кабаке закрытом, дорогом – дороже не бывает. Запели какую-то тягучую русскую песню, что-то про рощу и журавлей пролетающих, как крутейший авторитет, вор в законе по кличке Гранд, седой, импозантный, умный, вдруг рванул на себе галстук, рубашку, упал головой на стол и заплакал. Да что плакал – рыдал!
Не это удивило. Он ведь действительно оставил на другой день все дела и ушел. В какой-то бедный монастырь. По-настоящему.
Но опять – не это удивило Толстого Ли. А то, что ушедшего отпустили! Он осел в монастыре и жив до сих пор!
Нет, Толстый Ли не мог постичь русских.
Как-то ему рассказали анекдот, видно, времен конфликта на Даманском.
Китайцы начали войну против России. Перешли границу, подошли к городу. Даже не город – городишко замшелый, районный. Вечер, фонари побиты, не горят. Войска окружили райцентр, послали парламентера. Тот видит одно светлое место – забегаловка, кабак. Заходит. Там человек двадцать мужиков в телогрейках попивают винцо с водочкой. Папиросный дым завис.
– Эй, русские, сдавайтесь! – говорит офицер. – Мы начали войну, город уже окружен. Сдавайтесь!
– И много вас? – спрашивает один.
– О да! Нас – пятьдесят миллионов!
Мужик сокрушенно обхватывает голову руками:
– Бля-я-я… Да где ж мы вас хоронить-то будем?!
Толстый Ли тогда не развеселился. Он тщательно обдумал услышанное.
Он