Неночь. Джей Кристофф
«Старый Империал». А объявление под грязным окном сообщало Мие, что «помощь» им, оказывается, «требуеца».
Оно, конечно, походило на маленькую дыру для испражнений, но бывали заведения и похуже[14]. Если бы трактир был мужчиной и вы наткнулись бы на него за барной стойкой, вам было бы простительно предположение, что этот человек – после того, как с воодушевлением одобрил предложение жены пригласить другую женщину на их брачное ложе, – застал свою благоверную застилающей ему кровать в гостевой комнате.
Девушка подошла к барной стойке, стараясь держаться как можно ближе к стене. Внутри прятались от жары около десятка людей – несколько местных и кучка вооруженных расхитителей гробниц. Все в помещении замерли, разглядывая ее; если бы кто-то в эту секунду играл на старом клавесине в углу, то, несомненно, нажал бы не на ту клавишу, что придало бы сцене более драматический эффект, но, увы, этот зверь годами не издавал ни писка[15].
Владелец «Империала» казался безобидным малым и выглядел даже немного не к месту в этом городе на краю бездны. У мужчины были близко посаженные глаза, от него разило гнилой рыбой, но, по крайней мере, – учитывая, какие истории Мия слышала об ашкахской Пустыне Шепота, – щупалец у него не наблюдалось. Облокотившись на стойку бара в своем запятнанном переднике (кровь?), он вытирал грязную чашку еще более грязной тряпкой. Мия заметила, что один его глаз двигался чуть быстрее другого, точно ребенок, ведущий своего медлительного братца за руку.
– Доброй перемены вам, сэр, – поздоровалась Мия, стараясь говорить уверенно. – Благослови вас Аа.
– Прибыла ш Волкоедом? – прошепелявил он.
– Верно подмечено, сэр.
– Плачу по четыре бедняка каждую неделю, но клиенты оштавляют щедрые чаевые[16]. Двашать прошентов от торговли идет мне напрямую. Вше, что мне нужно, это пример твоей работы. По рукам?
Улыбка Мии утащила улыбку владельца трактира за стойку и тихо ее задушила.
Та умерла почти беззвучно.
– Боюсь, вы меня неправильно поняли, сэр, – сказала девушка. – Я пришла не для того, чтобы устраиваться в ваше… – оглянулась, – …без сомнения, прекрасное заведение.
Мужчина шмыгнул носом.
– Жачем тогда пожаловала?
Она положила на стойку мешочек из овечьей шкуры. Сокровища внутри него заиграли звонкую мелодию, но звучали они отнюдь не как монеты. Если бы вы были дантистом, то догадались бы, что крошечный оркестр внутри мешочка состоял исключительно из человеческих зубов.
Она сделала паузу перед тем, как заговорить. Нужно было произнести слова, которые она так долго учила, что они начали ей сниться.
– Мое подношение для Пасти.
Мужчина посмотрел на нее ничего не выражающим взглядом. Мия попыталась не выдать свой испуг и унять дрожь в руках. У нее ушло шесть лет, чтобы зайти так далеко. Шесть лет крыш, подворотен и бессонных неночей. Шесть лет пыльных фолиантов, кровоточащих пальцев и пагубного мрака. Наконец-то она стояла на пороге, всего в шаге от восхваляемых
Эта сомнительная честь принадлежала «Одинокой Розе», борделю в порту Годсгрейва, который часто посещали полоумные сифилитики и недавно освобожденные каторжники. Управляла домом удовольствий ваанианка – она, окончательно спятившая из-за болезни, ласково называла свою промежность «конвейером сирот».
Единственным человеком в Последней Надежде, кто знал, как на нем играть, был местный расхититель гробниц по кличке Синий Пауло. Два лета тому назад его обнаружили повешенным на стропилах в своей комнате. Вопрос о том, было ли это самоубийством или выражением протеста другого местного жителя, который сильно недолюбливал клавесин, оставалось предметом многочисленных пересудов и не слишком старательного расследования в течение нескольких недель после смерти/убийства Пауло.
Монеты в республике были трех видов: наименее ценная – это медь, среднее дитя – железо, и самая дорогая – конечно же, золото. Золотые монеты так же редки, как приятный сборщик налогов, и большинство плебеев никогда их даже не видели.
Первоначально итрейские монеты назывались суверенами, но из-за склонности итрейцев жестоко расправляться со своими правителями этот термин вышел из обихода десятки лет тому назад. Теперь медяки иногда называли «бедняками», а железные монеты – «священниками», так как обычно именно эти люди перебирали их в руках с наибольшим энтузиазмом. А вот для золотых монет не было общепринятого прозвища – люди, которые достаточно богаты, чтобы обладать ими, скорее всего, не из тех, кто любит давать деньгам клички. Или перебирать их в руках.
Посему, справедливости ради, назовем их «золотыми мудаками».