Избранные труды по русской литературе и филологии. Евгений Тоддес
которая не дает возможности констатировать ни некое коренное национальное пристрастие, ни неподвижный европеизм. Налицо некоторая диалектика двух культурных начал. При этом самостоятельное развитие национальной темы не характерно для текстов Вяземского, но посредством обеих корреспондирующих противоположностей может выражаться реакция на какой-либо «вненациональный» политический или идеологический «раздражитель», не обусловливающий сам по себе рефлексии именно такого рода. Можно было бы сказать, что основное противопоставление выступает не в конститутивной, а в прагматической функции. Так происходит у Вяземского в 1828 г. после отказа в разрешении занять место при главной квартире 2-й армии. Его обширное письмо А. Тургеневу от 18 апреля зафиксировало взрыв и своеобразного национализма, и резких «антипатриотических» настроений. О приближенных Николая I он писал: «<…> когда блеснет минута, в которую весело быть русским, тогда во мне не признают коренных свойств и говорят: сиди себе с Богом, да перекрестись, какой ты русский! у нас русские – Александр Христофорович Бенкендорф, Иван Иванович Дибич, Черт Иванович Нессельроде и проч. и проч.». Сразу за этим следует (Вяземский имеет в виду Н. Тургенева, после восстания декабристов лишенного возможности вернуться из‐за границы): «И есть же люди, которые почитают за несчастие быть удаленным из России. Да что же может дать эта Россия? <…> Не дает она вам солнца и дать не может, ни солнца физического, ни солнца нравственного»196. В этом же письме Вяземский посылает свою сатиру «Русский бог», где «антирусские» куплеты оканчиваются «антинемецким» выпадом. В связи с тем же инцидентом он, сравнивая в Записной книжке положение военных-иностранцев при Петре I и Николае I, утверждал, что после Суворова и Румянцева России не нужны победы Дибича. «Что сказали бы Державины, Петровы, если бы воинственной лире их пришлось бы звучать готическими именами: Дибича, Толя? На этих людей ни один русский стих не встанет»197. Отсюда и скептические упоминания о русско-турецкой войне типа: «<…> Может ли быть что-нибудь для русского честолюбия в андреевской ленте Дибича или в владимирской Бенкендорфа?»198 И в этом же письме от 15 октября 1828 г. рядом с «русским честолюбием» вырастает целая теория «отрицательного патриотизма»: «Русский патриотизм может заключаться в одной ненависти России, такой, как она нам представляется. <…> Другой любви к отечеству у нас не понимаю»199. Мысль о любви-ненависти к России вносится в Записную книжку и сопровождается измененной цитатой: «В этой любви патриот может сказать с Жуковским:
В любви я знал одни мученья»200.
(Апогеем этой линии было возникшее после доноса желание экспатриироваться, о котором Вяземский писал А. Тургеневу осенью 1828 г.)
И направленное против правительственной бюрократии русофильство201, и «отрицательный патриотизм»
Архив братьев Тургеневых. Пг., 1921. Вып. 6. Т. 1. С. 71.
Остафьевский архив… Т. 3. С. 178–179.
Там же. С. 181.
Записные книжки. С. 87.
Как известно, национально-патриотическая пропаганда использовалась декабристами. В позднейшей приписке к «Моей исповеди» Вяземский указал, что это явилось одной из причин расхождения между ним и членами тайного общества (Записные книжки. С. 155). «Русский бог» и приведенные высказывания Вяземского показывают, что оппозиционное антибюрократическое русофильство, во всяком случае в конце 20‐х гг., не было чуждо и ему. В его архиве хранился список агитационной песни Рылеева и Бестужева «Царь наш – немец русский» (см.: