Когито Нон Эрго. Эрнест Айворович Зариньш
узнали про эту старую историю, и приехали ко мне интервью для книги писать?
– С чего это вы решили, что я писатель? – улыбнулся я, ведь писателем я так и не стал, хотя я и порывался в детстве написать стопку книжек больше, чем та, что лежала в прихожей, и отсвечивала своей золотистой, размашистой подписью «А. С. Пушкин» Слова старушки мне безусловно польстили.
– Ну я не писатель… А с чего вы взяли, что я писатель?
– Так ко мне они часто ходили после того случая. Очень такие настырные, знаешь ли, все из себя, но одеты плохонько, кроссовки старые, с одной ноги на другую переминаются, вместо брюк спортивные штаны. А ты, видать, другой… Серьёзный. Вот я и подумала, что ты книги пишешь.
– Не совсем. Просто мне… – начал было я, но потом осёкся, не рассказывать же этой, сугубо рациональной старушке про свои сны, тем более с таким удивительным содержанием.
– Ладно, я уже столько ваших перевидала, тоже представлялись по-разному. Один родственником из Карелии представлялся, другой агентом страховым.
Мне то все одно. Я эту семью издавна знаю, не было у них родственников.
Аглая, Глафирья по паспорту, она всю жизнь одинокая была, я ей все намекала, пока мы у неё чаёвничали с братом, что, мол, пришла твоя пора прошлого мужа забыть и новую жизнь начать. А та как подбородок вскинет, отвернётся от меня, баранку откусит, и словно бы и не слышала ничего.
А муж то ейный был из Сибири, уж не знаю, как она его повстречала, только уж шибко гордая она за него была. Ходил он всегда такой важный, осанистый, выправка военная, сразу видно.
А потом писать стал, я-то помню, бывало придёшь в гости к Артемьевым, а Аглая опять свой шикарный самоварчик заварит, начнёт пыхтеть над ним, а вот Романа, так звали суженого её, так и не видно. Я один раз, пока она с самоваром бегала, решилась и заглянула в его комнату, ну совсем побороло меня тогда любопытство. Специально старалась не скрипнуть случайно, не спугнуть. Благо двери у них шикарные были, белые такие, дубовые, настолько они тяжёлые, что и не скрипели почти.
В комнате, помню, накурено было сильно. Ну любил Рома курево, я-то его с детства не переношу, – Андреевну прямо передёрнуло, словно бы она снова вернулась в то время, в ту, прокуренную комнату
Так вот, -продолжала старушка. Заглянула я, значит за дверь, а там в пепельнице папироса догорает, и на старом стуле сидит Роман. А вокруг книжки всякие, раскиданы чертежи, Рома так напряжённо, в какой-то ему лишь понятной остервенелости что-то чертит на бумаге. А потом смотрю, глаза поднял, встал из за стола, как ужаленный, да как крикнет на меня, я аж осела.
«Как ты ко мне врываться осмелилась так бесцеремонно, я тебя просил?»
Я стала оправдываться тогда, мол, на чай хотела позвать, а он мне обратно
«Какой чай? У меня тут дело победы решается, дело революции вершу»
Ну я тогда отпрянула, а тут и Аглая с подносом подоспела. Бросила поднос на стол, как есть, и на меня накинулась, словно я у них икону выкрасть задумала.
Сгребла