Свидетель с копытами. Далия Трускиновская
а как?..
– Лизанька-то красавица вышла. Вся в покойного Илью Петровича, а от вашей милости – носик пряменький, бровки. Граф увидит – сам догадается.
– Хорошо бы, Агаша…
Ключница, когда Аграфена, овдовев, два года прожила у матери, немало возилась с Лизанькой – знала, что барыня это увидит и похвалит. И сейчас тоже ждала похвалы.
– Торопиться некуда, – подумав, решила княгиня. – Жених наш теперь, поди, на конюшне живмя живет, с новокупкой своей повенчался. А мы вот что сделаем – как дороги высохнут, поедем в Москву, наберем в модных лавках блондов, лент, наймем там же швеек, нарядим Лизаньку по самой последней моде…
– Матушка-барыня, ни к чему это.
– Как так?
– Вокруг господина Орлова невесты вьются, он увидит нашу красавицу расфуфыренной – сразу поймет, ради чего… А она скромница, глазки строить не станет. Она из тех, что вывези ее в богатый дом – забьется в гостиной в угол да весь вечер там и просидит.
– Твоя правда, Агаша! Совсем я на старости лет нюх потеряла. Ну, стало быть, не миновать нам с тобой плести интригу.
Ключница промолчала – не хотела напоминать, как двенадцать лет назад пустились на хитрость, чтобы отдать Аграфену за господина Афанасьева. Тогда ей сразу после венчания был царский подарок – вольная. Но уходить от княгини Агафья не пожелала – годы не те, чтобы на воле новую жизнь начинать, а тут все уж налажено, есть свой уголок, и на старости лет пропасть не дадут.
По лицу хозяйки ключница видела – рождается замысел. И не простой, а хитрый. Но делиться с ней княгиня сразу не стала.
Обычно хозяйка говорила ключнице перед сном: «Ну, ступай, Господь с тобой», после чего молилась и ложилась. Агафье оставалось только убедиться, что кто-то из комнатных девок уже спит на тюфячке у дверей, чтобы по первому зову вскочить и примчаться. Но тут княгиня задумалась. Агафья ждала.
– Агаша, а что, сундуков, что мы тогда еще привезли, не разбирали?
«Тогда еще» – случилось шесть лет назад, когда княгиня затеяла заново устраивать свой московский дом на Пречистенке и всю скопившуюся рухлядь разом отправила в подмосковную – авось когда-нибудь выйдет время разобраться.
– Нет, матушка-барыня, а что? Надобно что?
– Да. Утром отыщи сундук, где лежат Павлушины обновы.
С княгиней случилось обычное для бабок недоразумение. Она ждала из столицы старших внуков Павлушу и Мавреньку, которых сын отправил к ней ради летнего отдыха и поправки здоровья – подмосковная-то погода не в пример лучше питерской. И, казалось, месяца не прошло, как она видела в Санкт-Петербурге четырнадцатилетнего Павлушку, бывшего одного с ней роста и почти одинакового сложения – мальчик рос крепеньким. А прибыл к ней в Москву настоящий кавалер – одному Богу ведомо, как можно за месяц прибавить полтора вершка росту. Приготовленные для него штаны, камзольчики и кафтанчики-жюстикоры были уже чуть маловаты, а к августу он и вовсе из них окончательно вырос, пришлось все новое шить. Павлушка уехал, гордясь своим новым телосложением, поступать в Преображенский