Космическая философия. Константин Циолковский
рассматриваю животных в книге Дарагана. Фигура моржа почему-то меня устрашает, и я прячусь от этого под стол.
Смотрю, как пишет отец. Нахожу это очень просто и объявляю всем, что писать я умею.
Пять-шесть лет. Не помню, кто показывал мне буквы. За изучение каждой буквы от матери я получал копейку.
Изумляла тележка на колесах, потому что от малейшего усилия приходила в движение. Ощущение радостное.
Такое же радостное ощущение я не мог забыть, когда в первый раз увидел много воды в пруде. Занимало также жужжание вертушки в форточке. Отец берет меня на руки, пляшет и припевает: тра-та-та. Никакого удовольствия при этом не чувствовал.
Игрушки были недорогие, но я обязательно их ломал, чтобы посмотреть, что было внутри их.
Семи-восьми лет. Попались сказки Афанасьева. Начал разбирать их, заинтересовался и так выучился бегло читать.
Была корь. Была весна. Чувствовал восторг при выздоравливании.
Маленького меня очень любили – родители и гости. Отец сажал на колена, тряс на них меня и приговаривал: «Еде пан, пан, пан, а за паном хлоп, хлоп, хлоп, на конике гоп, гоп, гоп». Потом я часто то же повторял со своими детьми. Прозвища я получал разные: птица, блаженный, девочка.
Однажды стащил медную монету со стола. Оставили без чаю. Долго рыдал и приходил в отчаяние.
Кололи с мамой на полу сахар. Я незаметно его кусочки подкладывал под подол рубашки, надеясь при благоприятном моменте унести его и съесть. Благоприятного момента не случилось. Разочарование.
Матери мы не боялись, хотя она иногда и потреплет небольно. Но отец внушал страх, хотя никогда маленьких не бил и не ругал. Никогда даже не горячился и не кричал.
Брат (старше меня на два года) показывает фокус: открывает рюмочку, в ней шарик. Закрывает рюмочку и опять открывает. Шарик исчезает. Изумление.
Восьми-девяти лет. Бабушка умерла. Мама уезжает в деревню на похороны. Мы остаемся одни. Я скучаю, даже тоскую.
Старший брат меня дразнит. Гоняюсь за ним и швыряю камнями. Случился отец. «Что такое?» – «Попал мне в висок», – говорит брат Митя. Выпороли. Дали две розги, но пребольно. Розог этих я боялся как огня, хотя никогда не получал больше двух-трех ударов. Отец был справедливый и гуманный человек. Как же это примирить с поркой? Время было такое. Отца в какой-то иезуитской школе (в Волыни) пороли чуть не каждый день, а случалось и два раза в сутки. Меня же выпороли всего раз пять во всю жизнь – не больше. Разве это не прогресс! Выходим со старшим братом на улицу. За что-то я рассердился на него и ударил. Услыхал отец… Что за шум! Брат объяснил. Повели пороть. Заявил, что пощусь. Не помогло. Получил две розги. Негодования не только против матери, но и против отца не осталось ни малейшего. И тогда не было. Думаю даже, что эти наказания повлияли на меня благодетельно, как действие природы: ушиб, горе, несчастие и прочее. Случалось, пороли и за разбитое стекло. Это приучило меня к осторожности.
Конечно, я не сторонник наказаний, тем более розог, но надо принять