Секреты Российской дипломатии. От Громыко до Лаврова. Леонид Млечин
время на их пересказ. Но Громыко продолжал распространяться о миролюбивом духе советской внешней политики. Дуглас-Хьюм предложил объявить перерыв. Потом министры встретились вдвоем, и только тогда беседа приобрела более деловой характер.
Громыко высоко ценил подготовительную работу – подбор материалов к переговорам, считал, что это необходимо проделать самому, чтобы быть на высоте в момент переговоров. Министр не чурался черновой работы, поэтому часто брал верх над менее подготовленным и менее опытным дипломатом. Он не допускал импровизаций в дипломатии, хотя импровизация – это необходимый элемент в дипломатии. Но во время холодной войны импровизация была опасным делом.
Природа наградила его крепким здоровьем, что позволяло ему выдерживать огромные нагрузки, особенно во время зарубежных визитов. В дни заседаний сессии Генеральной Ассамблеи ООН он в день проводил несколько встреч с министрами иностранных дел разных государств и всегда был собран и готов к дискуссии.
Чувство долга у Громыко было колоссальное. Однажды во время выступления в ООН у него случился обморок. Министр просто перегрелся. В Нью-Йорке было жарко, а Андрей Андреевич одевался тепло, даже летом носил кальсоны. Мощных кондиционеров тогда еще не было. Охранники буквально унесли его из зала заседаний. Министр пришел в себя и, несмотря на возражения помощников, вернулся в зал и завершил выступление. Ему устроили овацию.
В один из январских дней 1977 года министр позвонил своему заместителю Владимиру Семенову. Пожаловался:
– Во время церемонии под юпитерами стоял и думал, что выдержу. Но не выдержал и потерял сознание. Обморок. Товарищи поддержали… Врачи сказали, что надо отдохнуть в Барвихе. У меня переутомление было. Глотал таблетки. Я люблю работу, но со сном не получается. Три года назад решил проявить характер: ни одной таблетки снотворного. И не пил. Но, оказывается, это все-таки необходимо!
Через десять дней министр опять соединился с Семеновым.
«В мембране телефона усталый и чуть сбитый голос, – записал в дневнике Семенов. – Сказал, что врачи приказали после партконференции в МИД сдать кровь и уложили в больницу. «Накануне у меня был приступ стенокардии, была боль, я не знал, что ее надо снимать и как, все терпел и вытерпел… Я думал: главное интеллект, а оказалось – сильнее то, что ниже головы». Он, конечно, болел, и очень. «Переутомление». А в сердце холод и тоска. Это был не просто душевный разговор, это был крик души. Дескать, отшумела шумная и буйная, а теперь койку береги. «Еще пару недель здесь подержат – ЭКГ получше, врачи даже повеселели, через неделю пускать будут гулять, а сейчас по комнате только».
Андрей Андреевич мог часами вести переговоры, ничего не упустив и ничего не забыв. Перед Громыко лежала папка с директивами, но он ее не открывал, вспоминает Сухо-древ. Он делал пометки синим карандашом. Если речь шла о сложных разоруженческих материях, где имеется масса цифр и технических подробностей, то он считывал только цифры. Все остальное держал в голове, хотя его коллеги, в том числе американские