Невинные. Джеймс Роллинс
внимательно наблюдал за происходящим с завистливым видом.
Ко времени, когда их тарелки опустели, поезд уже покидал Рим, направляясь, судя по всему, на юг от города.
Ладонь Джордана снова отыскала ее руку под столом. Эрин кончиками пальцев погладила его ладонь, радуясь вызванной этим улыбке. Как ни пугала ее мысль об этих взаимоотношениях, пойти на такой риск ради Джордана она готова.
Но определенная неловкость между ними сохранилась. Как Эрин ни старалась воспротивиться, мысли ее то и дело обращались к тому моменту, когда Рун укусил ее. Ни один смертный не мог заставить ее почувствовать подобное. Но этот акт ровным счетом ничего не значил и был продиктован чистой необходимостью. Возможно, это блаженство до мозга костей – просто уловка, с помощью которой стригои лишают жертвы воли, делают их слабыми и беспомощными.
Эрин поймала себя на том, что помимо воли подняла руку и коснулась пальцами шрамов на шее.
Ей хотелось расспросить об этом кого-нибудь. Но кого? Уж конечно, не Джордана. Она подумывала, не поговорить ли с Христианом, поинтересоваться, что он чувствовал, когда его укусили впервые. Тогда, в закусочной в Сан-Франциско, он будто бы ощутил ее мысли, но она чуждалась мысли обсудить столь эротические переживания с кем бы то ни было, а уж со священником и подавно.
И все же нерешительность ее сводилась не только к смущению.
Эрин знала, что частичкой души сторонится истины.
Что, если ощущение взаимосвязи, испытанное тогда, – лишь механизм усмирения добычи? А что, если нечто иное?
10 часов 47 минут
Рун пробудился от ощущения тревоги и паники. Руки его вскинулись вверх и в стороны, ожидая наткнуться на каменные стены, смыкающиеся вокруг.
И тут память вернулась.
Он свободен.
Слушая перестук стальных колес на рельсовых стыках, Корца вспомнил сражение на краю Священного города. Он получил незначительные ранения, но, что хуже всего, бой истощил последние капли сил, снова повергнув его в состояние немощи. Кардинал Бернард настоял, чтобы он отдыхал до прибытия Эрин и Джордана.
Прямо сейчас Рун слышал биение людских сердец – мягкий рокот их литавр стал знаком его острому слуху, как любая песня. Он провел ладонями по телу. На нем сухая сутана, амбре старого вина исчезло. Он осторожно сел, мысленно исследуя каждый позвонок хребта.
– Осторожно, сын мой, – произнес Бернард из темноты железнодорожного вагона. – Ты еще не поправился до конца.
Как только глаза Руна приспособились к темноте и сфокусировались, он узнал папский спальный вагон, оборудованный двуспальной кроватью, на которой он сейчас и лежал. Здесь же находился небольшой письменный стол и пара стульев с шелковой обивкой по обе стороны от кушетки.
Он углядел знакомую фигуру, стоящую позади Бернарда у его постели. Кожаные доспехи, подогнанные по фигуре, пояс из серебряных колец, черные волосы заплетены в тугую косу, строгие суровые черты смуглого лица.
– Надия? – прохрипел он.
Когда она подоспела?
– Добро