Визитка. История одной опечатки. Константин Валерьевич Леонтьев
двери фургона, и ныряя быстрее в сторону. – Принимайте подарочек! Трое суток болтался вместо люстры.
Пахнуло действительно сильно. Сыч, считавший себя уже профессионалом, почувствовал, как подпрыгнул желудок и сжал челюсти.
Они перенесли тело в холодильник. Пока раздевали, желудок Сыча, благо, что пустой, снова начал конвульсивно дергаться, так что Петрович с некоторой тревогой глядя на Кольку, посоветовал тому выйти на улицу, покурить. Но Сыч остался, сам заполнил, сверяясь с бумагами, бирку, которую укрепил на большом пальце правой ноги самоубийцы, и только потом вышел прочь. Долго стоял, опершись рукой о стену, часто дыша, как после долгой пробежки. Когда вернулся, Петрович услужливо протянул мензурку со спиртом, но Сыч замотал головой, отвел мензурку рукой и посмотрел на Петровича, как тот позже выразиться «долбанутым взглядом».
В течение нескольких месяцев работы Сыч уже не единожды видел самоубийц, и научился не жалеть их, и не задаваться вопросами «зачем» и «почему»? Но сейчас что-то произошло, что-то возникло рядом с тошнотой и неприязнью, и потому спирт был отвергнут, как ненужное средство, способное уничтожить, вспугнуть ощущение, в котором Колке хотелось разобраться.
К изумлению Петровича, Сыч снова вошел в холодильный зал и остановился над самоубийцей. Худое пропитое лицо и после смерти выражало невыносимую муку, причины которой, так и не найдя исхода, навечно остались в голове бедняги.
Сыч почувствовал, как по-особенному стукнуло сердце, и машинально чуть сжались пальцы, ища невидимый карандаш. Тут же мысль второго плана нашла этот карандаш, и не один, а целую россыпь, лежащую в столе. Тупые, разнокалиберные огрызки всегда вызывали у Кольки брезгливость, когда ящик выдвигали, и они перекатывались там, как стреляные гильзы. Теперь Сычу надлежало найти среди них парочку пригодных для работы, и с помощью скальпеля привести в боевой отточенный вид.
Первый набросок не получился сразу. Начав, Сыч понял, что не то, и, чертыхаясь от нетерпения, скомкал, уминая кулаком в кармане халата. Но уже вторая попытка превзошла все ожидания. Он работал не менее часа, не обращая внимания на холод, машинально поднося пальцы ко рту, чтобы согреть дыханием. Несколько раз к нему заглядывал озадаченный Петрович, наблюдал, но, слава богу, молча, без вопросов!
Закончив, Сыч аккуратно сложил набросок, и с бьющимся сердцем вернулся в подсобку, где в странном нереальном мире кипел чайник, а на расстеленной газете в компании вареных, уже чищеных яиц и россыпи зеленого лука, лежала крупно нарезанная влажная докторская колбаса.
Пока любопытство Петровича подбирало слова для расспросов, Колька понял, что он «в теме».
Больше Сыч на набросок не смотрел. Утром он приехал домой, не чувствуя желания лечь спать после ночи, и, тихо волнуясь, оттягивая момент, долго мыл руки, не спеша заваривал кофе, курил сигарету. Потом просто подошел, развернул лист на столе, разгладил, и снова увидел это лицо.
Это было мертвое лицо,