Неосознанное наслаждение смертью. Виктор Мельников
отстают.
Надо что-то делать!
Поздний вечер. Смотрю футбол. Пью водку. Закусываю – таблетки спустил в унитаз. Игра нравится! Впервые за долгие годы наши футболисты научились играть. Может, пришло время, и в России жизнь наладится?
Влетает муха в комнату, достаёт своим присутствием, раздражает. Букашка! Сука! Жужжит над ухом, садится на лицо, губы, щекочет, лезет за шиворот футболки. Я отмахиваюсь от неё рукой, пытаюсь поймать – не получается. Бля!!! Надо что-то делать!
Беру старую газету, сворачиваю, левую руку обмазываю повидлом и, когда муха садится на сладкое, ебашу с размаху!
Мою руки под краном, насухо вытираю полотенцем. Звонок в дверь…
Иду в кладовую, достаю охотничье ружьё, заряжаю. Но вовремя останавливаюсь…
Надо что-то делать! С самим собой.
Ружьё убираю, иду открывать дверь – сосед. Говорит:
– Телевизор сломался. Может быть, вместе футбол посмотрим?
– Да, заходи. Наши, кстати, выигрывают!
Чёрная смерть
Почему я пью? Этот вопрос у меня всегда возникает, когда я просыпаюсь с бодуна. Ответить на него я, естественно, не могу. Понятно почему. Ибо каждый день у меня начинается плохо.
Короче говоря, сидим мы с Борисом Ивановичем, соседом, на скамейке, напротив нашего пятиэтажного дома, где проживаем уже более двадцати лет. Он проживает с семьёй. Я проживаю один. Мы все проживаем здесь, не живём – обстоятельства такие: то свет отключат, то воды сутками нет, ни горячей, ни холодной, то канализация прорвёт, воняет на весь дом… Неосуществимые мечты, безработные мысли, кризисные планы, трясущиеся руки – это у меня. У Бориса Ивановича того хуже: неизвестно от кого беременная семнадцатилетняя дочь, остановившийся завод, жена – сука и стерва, как обычно бывает в таких обстоятельствах, тёща в больнице с инфарктом. О тёще Борис Иванович говорит прямо по Чехову: она дивный, чудный, святой человек, а такие на небе нужнее, чем на земле. Я, бывало, одёргиваю его, мол, так нельзя, а он мне в ответ: моя жизнь, мои выстраданные слова, не нравятся эти слова – не лезь в мою жизнь! Да я и не лезу, он сам, блин, всё рассказывает.
Так вот, сидим мы, значит, курим, а Борис Иванович прямо читает мои мысли, говорит:
– Эх, водочки бы сейчас испить!
– Холодной, – уточняю я.
И только мы заговорили об этом, как баба Варя с третьего подъезда подходит к нам с просьбой:
– Клавдия померла. Помочь надо.
– Благое дело, – говорю ей. – Поможем. И помянем. Обязательно.
Баба Варя почему-то плюёт себе под ноги:
– Тьфу, на тебя, Андрей! Остепенись. Звать-то больше некого, одни старики в доме. А ты нажрёшься раньше времени!
– Баб Варя, – говорю, – а чего тогда зовёшь меня, коль возмущаешься? Делать тебе нечего?
– Того – и нечего. Нет никого больше.
Родственников у Клавдии не было. Жила она одна. Как в заточении. За десять лет ни разу не вышла на улицу, даже на балконе не появлялась. Странная старушка.
Доглядывала за Клавдией тётка Ирка, также стоящая одной ногой в могиле. Десять лет, кабы не дольше, изо