Неосознанное наслаждение смертью. Виктор Мельников
И уходит.
Танюха начинает приставать первой. Алкоголь делает женщину нимфоманкой. Она говорит:
– Я, Витя, ребёнок, милый, наивный… я не принадлежу никому. Я вижу свободу во всём, когда показываю вот это… – она снимает блузку и лифчик, большая отвисшая грудь беспомощно свисает до пупка; сиськи кажутся мне неестественными, днём раньше они были не такими, и я мотаю головой. – Хочешь, я взберусь тебе на колени котёнком? Ты погладишь меня.
– Отсоси!
Кончить в рот невозможно, коль не стоит. И Егор вернулся быстро…
– Я не помешал?
– Нет, – говорю.
Ширинку мою Танюха застегнула сама.
Всё повторяется. Пьём молча. Не по правилам. Егор думает, что я на него злюсь из-за Таньки. Ошибается. Я добрый и злюсь на себя. Я не вижу разницы между нами. Интересно, а у Егора получится?
– Танюша, Егорка тоже человек.
Она делает ему минет, я пью пиво. Смотрю.
Странное чувство возникает, когда ты не при делах. Егор оказался сильней меня, пусть я и старше…
– Идите вон! – не выдерживаю.
– Ты сам попросил, – говорит Егор.
Я бью его в лицо. Он падает на четвереньки.
Танька убегает в ванную, закрывается. Я не могу сломать дверь. Мне хочется её ударить. Злость закипает во мне расплавленным свинцом. От бессилия я поворачиваюсь, чтобы ударить ещё раз Егора, но получаю сам чем-то тяжёлым по голове…
Силуэт двоится. Фокусировка не удаётся сразу.
– На. Выпей!
Двести грамм водки. Егор протягивает мне гранёный стакан. Где он его взял?
– Ты живой?
– А что произошло?
– Да так, ничего.
– Где Танька?
– Ушла. Больше не придёт. Тебя испугалась.
Я выпиваю лишь половину. Закусываю пучком петрушки. Егор допивает всё остальное.
– Я пойду, – говорит он. И поспешно уходит, не объяснив ничего.
На работе отмазаться не получилось. Уволили.
Грусть возрастает, когда нет сочувствия, а природа смеётся тёплым деньком. Я знал, что предпринять, но желание выпить отпадало само собой сразу, в одно мгновение, когда на встречу шла какая-нибудь красотка. И я оглядывался, переводя взгляд вниз, на бёдра, не стесняясь взглядов прохожих, бросаемых в мою сторону, на эту наглость. Мне было всё равно; я не знал почему.
Пьяный без вина, без вины виноватый (так я считал в тот момент) я болтался сам по себе по местной округе, не желая заходить ни в одно кафе или бар, где предмет вожделения можно было найти почти сразу. Требовалось чего-то другого, романтики, наверное. И это в тридцать пять лет, когда всё романтичное отпадает само собой за ненадобностью, а из-за повседневности возникает суета, перекрывающая чёрной вуалью цвета радуги, и дни превращаются в однообразное варево кислых щей. Радость, как всплеск эмоций, на короткий миг, улетучивается яркой искрой, показавшись в ночном небе падающей звездой, да так, что не успеть желание загадать. И от этого становится грустно больше. Обиды лишь нет: обижаться-то не на кого, только на себя. И злости нет. Безволие и апатия.
Танюха позвонила на сотовый:
– Я