Джек-потрошитель с Крещатика. Лада Лузина
понимаешь, что ничего невозможного нет. Все возможно. Все совершенно. И почти все в мире так прекрасно, непознано… И вокруг нас даже не мир, а миры. Просто одни из них видимы, а иные невидимы. Одни – бесконечно велики, а другие – бесконечно малы. И кто знает, возможно, существует другая планетная система, подобная Солнечной, но размером с мизинец моей левой руки. А в этой малой системе планет – тоже есть Земля, на Земле – Киев, в Киеве – Владимирский храм, а в нем сидят, вот в эту минуту, Котарбинский, Сведомский и Васнецов? Мы сидим там сейчас и пишем картины… Ибо все существует в одночасье. Ведь так? – окунул он ее в радостную голубизну своих глаз.
– Вполне возможно, – сказала Катя.
И подумала: «Странными же речами он развлекает заказчиц. Впрочем, не такими уж странными для художника фантастического жанра и романтического склада ума. Ему положено быть странным».
Маша рассказывала: Врубель тоже был странным – мазал нос зеленой краской, бродил по Киеву в ренессансном костюме. Но для Врубеля творчество стало темным провалом, приведшим его в сумасшедший дом. В Котарбинском же больше всего Катю поражало то, как он буквально излучает вокруг себя радость творчества – казалось, из него исходит незримый свет, сделавший неубранную комнату с серым дождем за окном радостно-солнечной.
– Прекрасно. Да, это прекрасно… – он отошел от мольберта на пару шагов, затем взял лист картона и приблизил к глазам. – А вы совсем не похожи на мать.
– Что?! – потрясенно выдохнула Катя. Ее окатило разом и холодом, и жаром. – Вы знали мою мать? Но откуда?.. Когда?..
Ответом был громкий топот. Незапертая дверь распахнулась – в номер влетел мальчишка в картузе и старом, не по росту пиджаке, аккуратно заштопанном на локтях. В углу его рта притаилась память о последней проказе – пятно розоватого варенья. Но в огромных осоловевших глазах уже застыли стеной слезы:
– Вильгельм Александрович… Беда… Беда у нас… – его картуз был великоват, сползал на нос, и малец то и дело поправлял его, вновь и вновь выныривая из-под козырька. – Беда большая… Ася скончалась!!! – отчаянно заголосил прибывший.
– Как же?.. Когда? – руки художника опустились, глаза неуверенно погасли. – Я же только сегодня… нынче утром был… и она… – он вдруг покраснел, точно вспомнив неприличную сцену, тряхнул головой. – Не понимаю… как же возможно?..
– Умерла, умерла, – в отчаянии подтвердил пацаненок, пританцовывая в нервозном нетерпении, и Катя заметила, что один его сапог «просит каши», другой покуда «держит рот на замке». – Авдотья Васильевна за вами послала… Им шибко помощь нужна. Не в себе она – плачет, рыдает, божиться себя жизни лишить! А вы помочь обещались.
– Да… Я бегу… бегу! Ах, как жаль… Как мне жаль… – художник обратил взор к Катерине. – Умоляю простить. Возможно, в следующий раз… Если вы снова придете…
– Простите, вы что-то сказали про мою мать?.. – взволнованно напомнила Катя и замолчала, осознав, что в контексте новости о чьей-то внезапной кончине ее задерживающий вопрос