Клайв Стейплз Льюис. Человек, подаривший миру Нарнию. Алистер Макграт
давнюю дружбу с Артуром Гривзом. Два человека оказались для него особенно важны. С Оуэном Барфилдом (1898–1997) Льюис познакомился еще в 1919 году. Барфилд тогда изучал английский в колледже Уэдхем. Льюис сразу распознал в нем человека и умного, и хорошо начитанного, хотя расходился с ним в мнениях практически обо всем. «Барфилд, наверное, забыл больше, чем я когда-либо знал», сокрушался он в дневнике[234].
Льюис называл Барфилда «лучшим и мудрейшим из неофициальных моих учителей»[235] и охотно поправлял свои ошибки, следуя его советам. В качестве примера Льюис приводит случай, когда он назвал философию «предметом». «Для Платона она не была предметом, – заметил Барфилд, – она была путем»[236]. Интерес Барфилда к философии Рудольфа Штайнера, «антропософии», зародился, когда Оуэн прослушал в 1924 году лекцию Штайнера, пытавшегося распространить научный метод на духовный опыт человека, и с этого начался их длительный спор с Льюисом, который в ту пору был атеистом. Позднее Льюис шутливо пишет о «великой распре», происходившей между ними и по этому вопросу, и по многим другим. «Все то, от чего я так старательно избавлялся в самом себе, вновь ожило и ярко вспыхнуло в ближайших моих друзьях»[237]. Постепенно он почувствовал себя словно в осажденной крепости под градом вопросов, которые задавал ему Барфилд и на которые Льюис не мог дать удовлетворительного (прежде всего для самого себя) ответа[238].
Но, несмотря на разногласия с Барфилдом, Льюис приписывал ему две важные перемены в собственном образе мыслей. Прежде всего Льюис избавился от «хронологического снобизма»: «Я уже не мог просто принимать распространенные в наш век идеи и предвзято думать, что все устаревшее заведомо можно отвергнуть»[239]. Вторая перемена связана с отношением к реальности. Льюис, как большинство его современников, склонен был предполагать, что «вселенная, открываемая нам в чувствах», и есть «неколебимая реальность». По его мнению, то был наиболее здравый и экономный подход к тем вещам, которые он считал сугубо научными. «Мне хотелось, чтобы Природа совершенно не зависела от нашего внимания, чтобы она была чем-то другим, безразличным и самодостаточным»[240]. Но как насчет моральных суждений? Или чувства радости? Или переживания красоты? Как эти субъективные мысли и чувства вписываются в такую картину вселенной?
То был не праздный вопрос. Студентом в Оксфорде Льюис оказался под влиянием того, что он окрестил «новым взглядом» – рационалистического мышления, которое привело его к убеждению, что следует отказаться от надежды, будто мимолетные феномены Радости могут открыть ему подлинный смысл жизни[241]. Льюис отдался этому потоку, погрузился в модный на тот момент образ мыслей. Он поверил, будто его детские желания, стремления и переживания доказано лишены смысла. Он решил, что «с этим покончено». Он «разоблачил» Радость. Больше он «не попадется на эту приманку»
Ibid. P. 53.
Аллегория любви // Избранные работы по истории культуры, С. 18.
Настигнут радостью // Собр. соч. Т. 7. С. 427.
Там же. С. 412. Полный текст переписки времен «великой распри» с иллюстрациями см.: Letters. Vol. 3. P. 1600–1646.
Лучшее исследование этой фазы в жизни Льюиса см.:
Настигнут радостью // Собр. соч. Т. 7. С. 413.
Там же. С. 414.
Подробный анализ этого подхода см.: