Чайка с острова Мираколо. Алена Волгина
труда удержаться от улыбки. Да уж, узнаю Джули.
– В монастыре у меня было время подумать о многом. Я изменилась, тетя.
– Мне-то мозги не пудри! Изменилась она. Да легче Бренту заставить потечь вспять, чем обуздать такой характер, как у той проклятой девки! Это Рикардо тебя нашел? Вы сговорились? Где Джулия?
Я позволила себе повысить голос:
– Вы переходите все границы, тетя! Я больше не девочка и не намерена выслушивать этот вздор! Настоятельно прошу вас оставить меня одну! Мне нужно помолиться. Обещаю, что помолюсь и за ваш внезапно оскудевший разум.
Донна Ассунта даже задохнулась от возмущения. На ее щеках вспыхнули уродливые алые пятна, она резко развернулась и вышла, яростно стуча тростью. Я услышала, как в двери щелкнул замок. Ну и пусть, если ей так спокойнее. Мне даже лучше.
Разумеется, молиться я не собиралась, по крайней мере, в понимании Ассунты. Однако магия требует не меньшей сосредоточенности. Толкнув дверь и убедившись, что никто не следит за мной в замочную скважину, я снова присела на ларь, закрыла глаза и потянулась мыслями к Пульчино. Перед глазами постепенно возникла каменная набережная, зеленые воды лагуны и чайки, белыми лепестками кружившие над водой.
На старом языке это искусство называлось кьямата (от итал. сhiamata – зов, прим. авт.), хотя, на мой взгляд, правильнее было бы сказать «заимствование» или «связь». Сейчас уже мало кто владеет этим даром. Однако искусство кьямата до сих пор считается почетным, и многие знатные семейства продолжают посылать юных дочерей в монастыри, надеясь, что под благочестивой сенью храма дар пробудится скорее. Почему-то чаще получалось так, что этим искусством владели девушки. Мы не маннаро, меняющие облик, не безумцы, которые каждое полнолуние теряют себя, растворяясь в звериной ипостаси. Мое тело продолжало смирно сидеть на ларе, но мысленно я могла свободно парить над городом вместе с Пульчино, могла «одолжить» его острое чаячье зрение и проворство.
Благодаря Пульчино, границы моего маленького мирка раздвинулись настолько, как я и мечтать не могла. Он подарил мне небо и жемчужную прелесть лагуны, озаренной восходящим солнцем. До появления Джулии в монастыре Пульчино был моим единственным другом. С того дня, как я нашла беспомощного мокрого птенца на причале, мы больше не расставались. И я никому не позволила бы ограничить его свободу.
«Может, довольно патетики?» – недовольно прозвучало у меня в голове. Я словно очнулась, вынырнув из темного будуара в прозрачную синеву весеннего дня. Сильные крылья несли меня вдоль канала мимо Арженто и дальше, к дому синьора Граначчи. Описав круг над черепичной крышей, я вдруг заметила Рикардо: вместе с человеком-со-шрамом он стоял на аркаде винтовой лестницы, ведущей во внутренний дворик. Оба ожесточенно спорили о чем-то. Эх, даже клюв зачесался, так хотелось их подслушать! «Мне что, разорваться?» – снова ехидно заметил Пульчино, который за годы общения со мной уяснил, что такое сарказм, и с удовольствием пользовался им при случае. Зато моя память обогатилась знанием всех укромных местечек в лабиринте