.
производить, так как развивались гангрены. На еду у нас времени вообще не оставалось – повар по два-три раза разогревал и звал поесть, пока уж не вмешивался командир медсанбата.
Меня в медсанбате все звали дочкой, потому что была моложе всех, в 42-м году шел только семнадцатый год. И вот однажды работала я без смены и отдыха третьи сутки. Вечером комиссар и командир медсанбата зашли в перевязочную, подозвали и спросили: «Дочка, вытянешь еще ночь или нужна замена?». Я, конечно, отрапортовала, что вытяну. Но, в общем, я всех тогда подвела. Где-то на рассвете, когда сон сваливает каждого, свалил он и меня. Как сейчас, помню, что санитары клали на стол раненого и сказали: «Доктор, это последний, но с красной полосой», – то есть срочный. И мне показалось, что этот раненый падает со стола, я протянула руки его поддержать и сама упала, уже уснувшая.
Меня не разбудили даже нашатырным спиртом. Санитары отнесли в послеоперационную палату, и там проспала я восемнадцать часов.
– Анна Ивановна, война войной, но вы ведь были молодые. Была, наверное, и любовь. Какая она на войне?
– Когда я попала на фронт, о любви у меня не могло быть и речи, в медсанбате я была младше всех. Но летом 42-го и мое сердце было тронуто искоркой, которая разжигалась все больше и больше. У всех наших девушек были знакомые ребята, иногда даже и встречались, когда выпадала возможность, писали письма. Как-то подруги мне говорят: «Аннушка, надо познакомить тебя с каким-нибудь мальчиком, будет письма слать, и тебе будет веселее». И вот знакомство состоялось. Само собой. Было это в лесу на Орловщине, раненые поступали, но реже, так как стояли в обороне. Однажды в числе раненых оказался капитан Павел Гриднев. Он был ранен, когда его химрота прикрывала дымом дивизионных разведчиков. Красивый, высокий, стройный боевой командир. Тогда ему шел только двадцать первый год. Ёкнуло мое сердечко, тогда совсем юное и никем не искушенное.
Заметила, что и он обращает на меня внимание, я же со своей угловатостью все стараюсь исчезнуть и заняться любым делом, только бы не попасться ему на глаза. Но покоя на душе не было. Павлик выписался после поправки в свою часть, а не прошло и двух дней, как получаю от него письмо. И не какое-нибудь, а письмо, которое впервые написал человек, милый моему сердцу. Во время очередного дежурства писала и я первое в своей жизни письмо. Писала и рвала, снова и снова. Химрота всегда стояла недалеко от медсанбата, и Павлик мог приехать, но встречи были короткие, да и девочки боялись встречаться с ребятами, чтобы нас не ругали.
Однажды вечером у нас проходило комсомольское собрание, оно затянулось, а потом мне сказали, что приходил Павлик, ждал меня, много курил, был очень взволнован. А где-то около полуночи к нам стали поступать большие партии раненых, в основном, разведчики и с химроты. Я мыла руки, когда ко мне подошел ординарец Павлика, очень встревоженный, и вымолвил сухими губами: «Погиб капитан…» Я сразу не поняла,