Жил-был Генка. Светозаръ Лучникъ
их от себя, напротив, зовёт и ищет, ищет и зовёт… В то утро напился, как всегда. Было противно, и дух изнемогал на смятении, и застыла боль холодцом весьма осторожно. Холодец смерти вычертил сумятицу. Стошнило.
– Чёрт…
Опять соприкоснулся на чертовщину! И вот один появился на отчётливом пылу взбесившейся крови. И как-то туманит преодоление нрава человеческого, словно хочет своим росчерком адовым стереть волю земных часов.
– Тусь-тусь…
Какое-то мерзкое пробуждение обволокло чело, и рассвет погас вдруг так внезапно. Страх прихлынул сразу ниоткуда, прихлынул как-то неясно, но сжал образ чутко. Шипело и сверкало зло. Хотелось испариться и стать невидимкой.
– Тусь-тусь…
– Пошёл вон! – И бросил банку. Трень-нь-нь-нь… И вдребезги. Но чёрт ухмыльнулся и покрутил чёрным костлявым пальцем большой ручищи около своего виска… И не испарился на приступе отравленного отчаяния, напротив, продолжал играться злобно и ужасно.
В утро, когда Светка сказала о происшедшем, Генка не поверил:
– Не может быть!
– Да! Разговаривал с ним реально и перебил все банки. – Светка ему не врала. А зачем? Смысла нет. Разве такое сумеешь вывести на враньё, когда воля неволи тебя сжимает коварными цепями насилия?! Ад выдумать невозможно, сам является и насилует прескверно.
– Всё! Пора завязывать!
– Пора…
Но не завязал, а сгубил себя окончательно. За что? Ни за что! Жизнь безжалостна и очень мстительна, очень коварна! Но спорить с ней – дело пустое! Уже предписан закон, и отменить его – нельзя! Живи и мучайся, человек плоти! И живёт, и мучается… И мучает других… И таким усилием черпает и черпает ад, глотает его основу, задыхается, но блевотина не стирается, изнуряет и жжёт душу, сердце и тело…
– Надоело! Всё надоело-о-о!– Крик потонул под ливнем и рёвом могучего неба. Небо весьма мрачное и невероятно грозное. Оно наверно сейчас сдавит сущность плоти, чтобы потом выплюнуть её где-то посреди мрака. – Нет сил! Нет…
Эй, душа небесная! Обласкай же, обласкай и согрей светом своей нелицемерной любви, чтобы отмякло выцветшее сердце-то от боли и пустоты житейской и стало бы хорошо и желанно на свете! Но молчание не пролило чуда на землю.
Стояла июньская тишь.
Солнце себя проявило ярко, и по-летнему красиво разливалось в городском приволье наступающего вечера. Деревья купались в свежей омытой дождём листве, а в траве прятались неисчислимые одуванчики. На работе пить не стал, а предлагали. Избежал искушения.
– Нет. – Отказался вполне достойно. Порою достоинство себя хочет увековечить в чём-то особенном, а почему-то потом так же скоро прячется за тенью страха чужого и непризнанного. И куда девается – никто не ведает, никто не вызнал ещё.
Возле дома за большим деревянным столом сидят мужики, играют в карты. Что за досуг?! Но и карточное зло легко впутывает душу на прилив крутящихся соблазнов, а их не мало, их тысячи. Но сидят, высиживают свою долю мужицкую.
– Ген, иди к нам… – Позвали.
– Привет,