Искаженный мир. Алёна Хомин
компьютер и интернет, – передразнила ее Марина Николаевна. – А ты пользоваться всем этим умеешь?
– Я? Нет, не умею.
– Вот и я не умею, – жалобно застонала Марина Николаевна. – Главный будет только завтра, а завтра – уже поздно! Ну, вот что мне делать?
– А ты в библиотеку сходи! – блеснула идеей Софья Андреевна.
– У меня смена до шести и пока я до библиотеки доберусь, то успею поцеловать двери и поехать домой.
– А сколько заданий-то?
– Три.
– Тю…, – обрадовалась женщина. – Так может сами сочиним чего-нибудь? Сложные задания – то?
– Катастрофические. Здесь не на сочиняешь, – коротко ответила Марина Николаевна.
Две женщины для проформы решили сделать обход и посмотреть чем занимаются пациенты.
– Нет, ты не понимаешь, – продолжала жаловаться Марина Николаевна, – дочка с меня три шкуры спустит, если Сашенька этот экзамен не сдаст! Конечно, я во всем виновата, – не доглядела, но нужно что-то делать!
– Да что тут уже сделаешь? – равнодушно отвечала коллега и мимоходом заглядывала в палаты.
– Нет, ну если бы вопросы касались Васнецова, я бы еще что-нибудь придумала бы, а то… как его там… А! Веласкес!
– Кто? – недоуменно переспросила Софья Андреевна.
– Веласкес, – раздраженно повторила Марина Николаевна.
– А он кто?
– Если бы я знала…
– Испанский художник, – тихо, но внятно ответили из палаты.
– Чего? – ошалели обе женщины, но ответом им была тишина.
Запись из дневника:
«Воскресенье. Последний день без белого халата. Завтра опять будет приходить и изучать, выспрашивать, анализировать и ковырять, ковырять, ковырять… Лежу и изучаю потолок. Можно было бы поразмышлять о прошлом, но я себе это запретила. Буду просто лежать. Без мыслей. Без чувств. Слышу как по коридору шагают двое. Еле слышно открываются и закрываются двери палат. Обход, – доходит до меня. Теперь уже слышны и голоса. Я не страдаю любопытством, и не услышала о чем говорят эти две, если бы они не говорили так громко. Женщина за стенкой протяжно завыла. Покоя сегодня не будет. Есть такое место, где можно спрятаться от людей, от их навязчивого присутствия? Когда в моей жизни было слишком много людей. Мне тогда так казалось. Теперь никого не осталось… Никого. Как вдруг… я услышала слово из той, прошлой жизни, – жизни из которой меня вынудили уйти. Меня вытравили. Я – изгнанник, но это слово резануло душу с такой силой, что я сама не поняла, как произнесла вслух: «Испанский художник». Бывает же такое: у женщины внук посещает художественную школу, а она не знает кто такой Веласкес?! Моему возмущению не было предела. Меня это так глубоко оскорбило, что слова вырвались наружу сами, без моего участия. Дура! Теперь они с меня не слезут! Нужно просто забыть, что у меня была другая жизнь и тогда им ни за что меня не вытащить из моего нового мира. Молчать. Я больше не пишу. Я больше не мечтаю. Я больше