Боец десантной бригады. Равиль Бикбаев
как в спину меня деликатно толкнули, не реагирую. Во-первых, лень двигаться; во-вторых, офицер или сержант деликатничать не стал бы и уж двинул бы так двинул; на всех остальных мне в состоянии углубленной медитации, почти в «самадхи»[15], было просто наплевать.
– Солдат? – с какой-то подозрительной неуверенностью спрашивает обошедший меня немолодой седоватый и морщинистый мужчина. Судя по скромной рабочей одежде, акценту и манере поведения, типичный литовский хуторянин. В руке у него топор.
Я мигом вспоминаю все слухи о том, что литовцы до сих пор режут советских солдат, и резво вскакиваю. Бац! Бью хуторянина ногой в пах, он загибается и стонет. Выхватываю у него топор и торжествующе ору:
– Что, съел, сука?! А вот хрен ты десантника за так возьмешь!
– Не брать, не есть! – испуганно кричит хуторянин и закрывает руками лицо.
На мой вопль спешит подмога – это остальные бойцы из нашего взвода по-десантному шустро выскочили из своих сладко-горьких дум и, разбрасывая кирзовыми сапогами черную полевую грязь, бегом спешат на выручку.
– Зачем тебе топор? – сурово допрашиваю я литовца.
– Дрова рубить, – пытается он ввести в заблуждение доморощенного следователя. Ну знаете ли! Я не зря еще до службы прочитал столько детективов, меня не обманешь.
– Я что, так похож на бревно? – с максимальным сарказмом спрашиваю я и грозно взмахиваю трофейным топором.
Подбежавшие товарищи с сильнейшей неприязнью смотрят на поверженного литовца.
Понимаете, мы уже тогда наслушались от литовцев: «оккупанты», «захватчики», «русские свиньи»… Хотя чисто русских у нас было, в общем-то, немного – в основном преобладали украинцы, белорусы, татары и представители многочисленных народов Дагестана, но, слыша слова «русская свинья», каждый понимал, что обращаются лично к нему, и очень сильно, до дрожи в кулаках, обижался на литовских «патриотов». В известном смысле мы тогда все, вне зависимости от национальности, были русскими.
Хуторянин, сраженный моей проницательностью и, вероятно, поставленный в тупик неопределенной формой вопроса, молчал. Мы стали оживленно обмениваться мнениями о том, как лучше поступить – сразу его отмудохать или все-таки подождать командиров. Решили: сразу! Но не до смерти и без видимых повреждений.
Вмешалась баба – и все испортила. Или наоборот? Она, тяжело дыша, прибежала от стоящего рядом небольшого хутора. Плотная, немолодая женщина, с обветренным красноватым лицом, одетая в потертую ватную куртку и обутая в испачканные навозом резиновые сапоги с короткими голенищами. Для начала она быстро вырвала из моих рук топор и сноровисто отвесила мне оглушительную оплеуху. Голова моя с хрустом мотнулась на тонкой шее, а форменная пилотка упала в грязь. Рука у женщины была тяжелая. Потрясенные курки замолчали и расступились. Хуторянин, не торопясь, встал и все молчал. А вот она молчать не стала. По-чужеземному из ее уст зазвучали родные русские слова с
Самадхи – последняя ступень в познании йоги, слияние с Божеством.