Приключения Клеопатры. Елена Арсеньева
самолета в преграждающем Жесте, а когда, визжа и дрожа, он замер, укрощенный, словно стала на его пути налитая огнем молния, та же сияющая рука стремительным движением опутала его длинной тенью. И голос – чистый, звенящий женский голос – страстно и яростно проговорил-пропел:
– Завяжу я по пяти узлов всякому стрелку немирному-коварному на пищалях, луках и всяком оружии ратном! Вы, узлы, заградите стрелкам все пути и дороги, опутайте все луки, повяжите все оружия ратные! В моих узлах сила могуча, сила могуча сокрыта от змея летучего, гремучего, чадящего, хищноклювого, от того змея страшного!..
И спиралью завились вокруг самолета фиолетово-черные, мрачные и пустые небеса, и вошел он в чудовищный, воющий штопор, и только жалкий визг, визг в два голоса изредка доносился до слуха Стрельца – визг мокрых от ужаса Алова да Ишкина…
Черная строчка затемнила изображение:
«На высоте порядка двенадцати, километров самолет потерял управление, но экипажу удалось-таки посадить сложнейшую машину на опушку леса!»
Самолет ударился о землю так, что фонарь Алова заклинило, и Ишкин долго, потея и бранясь, вытягивал в узкую щель квадратное туловище инструктора. Стрелец наблюдал за ними, понимая, как, впрочем, понимали и они, что никакой самолет, ни при каких обстоятельствах не смог бы выйти из такого штопора, сесть вне аэродрома, уцелеть, и люди не смогли бы выжить – а поди ты, и самолет цел почти, и сами невредимы, только страшная усталость разрывает мышцы – и щеки горят, словно неведомо кто влепил каждому по паре пощечин, да со всего плеча, да от всей души!..
Пока Ишкин и Алов возились, Стрелец успел оглядеться. С трех сторон стояла тайга, а с четвертой лежал Обимур. Здесь утро еще только начиналось, и вдали, на противоположном берегу, ослепительно сиял сквозь редкую завесу тумана храм на крутом берегу, словно сверкающий призрак, прихоть солнечных лучей…
– Чегой-то, соколики, с вашим ковром-самолетом сподеялось? – встрял в тишину дребезжащий голос.
Ишкин, Алов и Стрелец разом обернулись. Сгорбленная старушонка в ветхой одежонке, глухо укутанная в платок, легонько похлопывала пучком колосьев по тугим бокам рыжую коровку. На шее коровушки висела веревка с причудливо навязанными на ней узлами.
Долгое, долгое молчание царило на опушке, пока летчики и Стрелец мерили взорами то узлы на шее коровы, то узлы на просмоленных канатах, опутавших воткнутый в землю самолет.
– Что это? – наконец очнулся от немоты Ишкин и ткнул пальцем в шею буренки. Та брезгливо отшатнулась.
– А вязло это, соколики, – прошамкала старуха. – Вязло, чтоб хворь, аль призор, аль сила нечистая не пристали к моей красавушке. Вам-то кто, скажи на милость, на леталку наузы навязал? За какой же это грех?
– Наузы? – повторили Ишкин и Алов.
– Наузы. Узлы чародейные. Злую силу они обессиливают… А, так не вы ли это давеча на пастбищах небесных вознамерились гонять коней златых, заоблачных, когда слюбились они? – Голос старухи позвончел. – Вон