Люди по эту сторону. Люди с того края. Дилогия. Расселл Д. Джонс
белыми цветочками. – Видишь, вагга цветёт. Там, где цветёт вагга, там не опасно. Ничего плохого со мной не будет.
Она вгляделась в тёмное стекло, пытаясь поймать взгляд безродного… Безродной! Это была женщина. Молодая женщина!
Её спасла женщина.
– Ты знаешь про ваггу? – Алана сорвала верхнюю часть лианы, чтобы показать. – Если поливать её водой с пеплом и жиром и обрезать верхние лепестки, то они начнут отрастать длинные-длинные, и на них можно писать. Или что-нибудь заворачивать.
Иллюстрируя свои слова, она оторвала часть листа и протянула ваггу своей спасительнице.
Неожиданно её правой руке стало тяжело и жарко. Перед глазами Аланы что-то вспыхнуло, жар превратился в непереносимую боль, и затопил её, словно кипящая вода.
Падая, она ясно увидела руку, лежащую на земле. Ладонь и предплечье до локтя. Пальцы все в ссадинах, ногти обломаны, одного и вовсе нет. Предплечье как будто в рукаве, а рукав совсем как у Аланиного дождевика. И в пальцах зажат обрывок лианы.
Земля вокруг была залита чем-то красным, даже на глянцевитых листьях и белых цветах вагги сверкали красные брызги… «Она же спасла меня!» – удивилась Алана, и сознание ускользнуло от неё.
Когда смотритель, совершающий обход вокруг Мёртвых Ям, заметил открытую щеколду на воротах и заглянул внутрь, он нашёл Алану.
Она лежала навзничь прямо на мостках. Кожа её посерела, глаза были закрыты. Вместо правой руки у неё была культя, закрытая у локтя чем-то белым. Но грудь юницы еле заметно поднималась.
I.18. Пуповины
Шея зудела так, что орать хотелось. А следовало оставаться неслышными и невидимыми.
В который раз за последние дни я подумала о высоких горловинах. Вот чего не хватало поддевкам, которые шли в комплекте с толстыми шерстяными свитерами. Надо бы запомнить, записать, самой пришить, в конце-то концов!
А ведь опять замотаюсь и забуду. Слишком многое нуждалось в немедленной фиксации. Опять буду диктовать без передыха, а потом отрублюсь, а завтра снова наблюдать и терпеть колючую шерсть.
Словно прочитав мои мысли, Тасья отложила подзорную трубу и почесала мне шею – сзади, сразу под волосами.
– Так лучше? – шёпотом спросила она.
– Спасибо! Теперь пониже, – так же тихо попросила я, беря трубу.
Я никогда не спрашивала, почему наедине со мной Тасья такая нежная и понимающая, но стоит показаться постороннему – и она вновь становится толстокожей грубиянкой. Возможно, она сама не замечала этой перемены. Или просто стеснялась наших отношений: у нас была разница в возрасте и ещё больше несовпадений во внешности. Она иногда шутила, что такую красотку, как я, трудно завоевать и ещё сложнее удержать… Я не спорила и вообще ничего не говорила об этом. Не вижу смысла в словах, когда главное – поступки.
…Между тем внизу ничего не изменилось: недомеченные копошились на берегу коричневого озера. Дождь их не беспокоил, потому что все они были с головы до ступней в сплошной одежке из серебристо-матовой