В тени больших вишневых деревьев. Михаил Леонидович Прядухин
халява, и все тяготы армейской службы, в боевых условиях, они скинули на них, при этом снимая все сливки от войны. Не секрет, что все писари, кладовщики, банщики, домой возвращались, как минимум, с медалью «За б/з»*; участвуя в разграблении различных складов, вместе со своими командирами, они, неплохо набивали карманы афошками*, и на дембель тащили баулы шмоток не меньше, чем у офицеров. Ежедневное облизывание своих командиров, давала им возможность выезд с ними в Герат, на шопинг в дуканы, что было табу для обычного солдата. Много они еще имели маленьких, но очень приятных привилегий, которые и не снились какому-нибудь младшему сержанту, стоящему в карауле, на пятидесятиградусной жаре, и глотающему раскаленную пыль подымаемой Афганцем*.
Но у всей этой братии, абсолютно не было обратной дороги назад – в войсках, их, зачморят по любому, независимо от того, дембель он или чиж, другой вариант, для них, там не был предусмотрен. Вернувшись домой, Сергей увидел, как именно эта публика гнет пальцы, и рвет рубахи на груди, говоря, что мешками свою кровь проливали в Афгане, тыча боевыми медалями, к котором, они, на самом деле, отношения никакого не имеют. А те, кто действительно «хапнул по самое не хочу», предпочитают молчать, и уходить от вопросов на данную тему, лишь иногда, хорошо закинув за воротник, выдавить из себя пару пьяных фраз, и тут-же осечься.
Вот такой ОКСВА наполнял палатку на прачке, и местные старослужащие играли по правилам войск, изображая из себя дембелей, дедов и черпаков, гоняя тамошних чижей. В запредельной дедовщине, в полку, была хоть какая-то честность: солдаты, обозленные тяжелыми условиями быта, службы, голодом и войной, вымещали ее на молодых, а тут она была нелепой, и все же вопреки всему – она там была. Повара с кладовщиками совсем недавно примкнули к этой братии, по приказу нового зампотыла Фурса, и их «неприкасаемость» была снята с них, потому, что местная гоп-компания и так неплохо жила.
– Э-э, ти что, попуталь, кто тебе разрешаль садиться шконарь? – вставая с кровати, и направляясь к Пожидаеву, спросил его узбек по имени Назим.
Он был банщиком, дедушкой, и почему-то авторитетом на прачке, хотя, его физические данные были весьма далеки от совершенства. Назим был довольно высок, но узок в плечах, из которых свисали тоненькие руки; его впалая грудь, сразу за диафрагмой, резко переходила в живот, похожий на футбольный мяч, который несуразно торчал, напоминая о голодных детях в Африке; все это увенчивала треугольная голова, приплюснутая в районе затылка. За те две недели, прожитых на прачке, после коих Пожидаев пропал оттуда больше чем на два месяца, он помнил то, как Назим постоянно «делал на бицепс» самодельной гантелей, и сейчас, смотря на него, Серый видел – это ему не помогло.
– Приказ прапорщика Гуляева, вернутся в расположение, – ответил Сергей, прекрасно понимая чем закончиться этот разговор.
– А садиться шконарь, тоже приказаль? – приблизившись