Олимпийские игры. Владимир Фёдорович Власов
плечами, не зная, что делать, благодарить его или возражать ему.
Чтобы изменить тему нашего разговора, я спросил:
– Скучаете по своей жене?
Глаза моего сопровождающего оживились:
– Не так чтобы очень, но я захватил с собой закрытый сосуд Пандоры, в котором хранилась надежда на лучшую жизнь, и выпустил ее здесь на волю.
– И каков же результат? – заинтересовался я.
– Потрясающий. Никогда еще олимпийцы не имели такого энтузиазма и надежды на лучшую жизнь.
– Неужели они обрели счастье? – удивился я.
– Не знаю, можно ли это назвать счастьем, но последнее время жалоб на жизнь не поступало.
Вскоре мы подошли к хижине, нависшей над пропастью, моему будущему жилищу.
– Это та самая хижина, в которую боги поместили на Олимпе первого человека, – объяснил мне титан. – Гомер умер от истощения, и сейчас где-то на земле после его реинкарнации живет величайший поэт настоящего времени и, может быть, в ус себе не дует, не подозревает, сердечный, что в нем таятся такие гениальные задатки, с помощью которых он может открыть новую эру в стихосложении на земле.
Весь северный склон Олимпа был застроен жалкими хижинами бессмертных поэтов и философов прошлых времен. Время от времени они покидали их, спускаясь на землю то в форме реинкарнации, то в виде вдохновения. На голом каменистом склоне горы недалеко от хижины, где предстояло мне поселиться, росло квадратное дерево.
– Что это за дерево? – спросил я у моего сопровождающего.
– Дерево как дерево, ничего особенного, – ответил он, пожав плечами. – Впрочем, если тебя это интересует, спроси у своего соседа, с которым вас разделяет вон та межа, на которой стоит дерево. Его зовут Геродот, один из первых историков. Ты, возможно, о нем раньше слышал. Он-то уж наверняка расскажет тебе разные побасенки, связанные с историей этого дерева.
– Как? – удивился я. – Весь мой участок за– . ключей между моей хижиной и этим деревом, но здесь будет не более трех локтей, что же можно вырастить на таком клочке земли?
Сопровождающий развел руками.
– На этой земле вообще ничего не растет, – пояснил он, – поэтому я и предлагаю тебе вступить в нашу артель.
– Все эти философы и поэты работают в вашей артели? – спросил я, обводя рукой склон горы, застроенный хижинами.
– Что ты?! – возмущенно воскликнул сопровождающий. – Это же интеллигенция. Она гордая. Будут подыхать с голода, но никто из них не придет к нам на поклон.
– Чем же они питаются?
– Ничем. Они вдыхают ветер, пьют росу, а зерном не питаются. С началом строительства новой жизни мы взяли на вооружение лозунг: "Кто не работает, тот не ест".
Я подумал, что из сосуда Пандоры Эпиметей вместе с надеждой на лучшую жизнь выпустил, вероятно, и остатки несчастий и пороков, предназначенных для людей, которыми и заразились олимпийцы. И не мудрено, когда у власти встают титаны, "сильные задним умом", подобные Эпиметею.
– Солнце зашло, нужно отдохнуть перед завтрашним трудным днем, – заявил он мне.
– Прошу