Восемь гор. Паоло Коньетти
Было бы здорово, – сказал дядя Бруно.
– Я пойду на него завтра, – сказал отец. – Пусть мой парень побродит по снегу. Хотите – и вашего захвачу.
Так вот к чему он клонил. Луиджи Гульельмина не сразу понял, что он имеет в виду. Вашего? Потом он заметил рядом со мной Бруно: мы играли с собакой, почти щенком, но не пропускали ни слова из их разговора.
– Тебе хочется? – спросил он Бруно.
– Да, да.
Дядя нахмурился. Он привык отвечать “нет”, а не “да”. Но то ли отец прижал его к стенке, то ли ему стало жалко мальчишку.
– Ну иди, – сказал он. Потом закупорил бутыль и встал из-за стола, не пытаясь больше изображать того, кем он не был.
Ледник манил не столько альпиниста, сколько жившего в моем отце человека науки. Он напоминал об уроках физики и химии, о мифах, на которых он вырос. На следующий день, пока мы поднимались к приюту “Медзалама”, он рассказал нам историю, похожую на один из таких мифов: ледник, – говорил он, пока мы шли по тропе, – это память о прошлых зимах, которую хранит для нас гора. На определенной высоте гора задерживает воспоминания, и, если мы хотим узнать о далеких зимах, надо подняться наверх.
– Это область вечных снегов, – объяснил отец. – Лето здесь не может растопить весь выпавший за зиму снег. Он так и лежит до осени, потом его покрывает снег новой зимы. Так снег сохраняется. Постепенно под снегом образуется ледник. Снег каждого года образует новый слой ледника, подобно тому, как рождаются кольца дерева, по которым мы определяем его возраст. Вот только ледник не лежит неподвижно на вершине горы. Он движется. Он все время сползает вниз.
– Почему? – спросил я.
– А как ты думаешь?
– Потому что он тяжелый, – ответил Бруно.
– Вот именно, – сказал отец. – Ледник тяжелый, а скала, на которой он лежит, очень гладкая. Поэтому он сползает вниз. Медленно, но безостановочно. Он сползает вниз по горе, пока не достигнет границы, где для него становится слишком тепло. Это называется “высота таяния”. Видите там, внизу?
Мы шли по морене, которая казалась песчаной. Длинный язык изо льда и камней тянулся далеко вниз, намного ниже тропы. По нему бежали ручейки, а ниже образовывалось непрозрачное озеро, по виду казавшееся ледяным.
– Эта вода, – объяснил отец, – не снег, который выпал прошлой зимой. А тот снег, который гора хранила бог весть сколько. Может, это вода из снега, который выпал сто лет назад.
– Сто лет? Правда? – удивился Бруно.
– Или больше. Трудно рассчитать. Надо точно знать крутизну склона и силу трения. Легче провести испытание.
– Это как?
– Проще простого. Видишь вон те расщелины? Завтра мы до них доберемся, бросим монетку, сядем у речки и будем ждать, когда монетка спустится.
Отец засмеялся. Бруно разглядывал расщелины и язык ледника: видно было, что он не прочь провести эксперимент. Меня давние зимы интересовали куда меньше. Я желудком чувствовал, что мы проходим высоту, на которой раньше заканчивались наши восхождения. Да и час был необычным: после обеда