Удивительные приключения Пашки и Батанушки. Елена Александровна Асеева
не отрывай. А то, гляди-ка, явится Луговой и начнет нудить, поелику егось баушка доколь не угостила. – Дух опустил руку вниз, прижав ее к груди и утопив в белесых волосах бороды, – а он ужель-ка давнешенько пробудился, – продолжил он не торопливую свою речь, – почитай шестьнадцатого цветеня, по вашему значица апреля, на именины Водяного. Переплут и Водопол тот денек ащё величают. Энто кады Водяной, русалки и усякая инаковая водная живность пробуждается. Тадыличи и Луговой пробуждается. Обаче поколь до травеня, ну… мая значица лишь похаживает по лузи, потягивается, а к работенке приступает у травене… Скумекал, чай, Пашка? – завершая речь, спросил дух, и прерывисто вздохнул, словно чем-то был встревожен.
– Ок, – негромко отозвался мальчик, вновь начиная беспокоиться, поэтому торопливо оглянулся назад. Да только там, позади… кроме высокой стены травы, густо стоявшей, ничего не было видно. Сейчас ровно стихли в своих перешептываниях растения, только раскатисто из них слышалось похрустывание сверчка, с кем-то, пожалуй, что переговаривающегося.
– Охма… часточко ты икаешь, як я погляжу, то не добре. Могёшь и вокорень той икотой захлебнуться, – протянул внезапно домовой и качнул головой, однозначно, выражая, таким образом, беспокойство.
Мальчик, однако, не откликнулся, так как не икал, и не понял к чему, это сказал Батанушко, а переспрашивать не стал. Он вновь повернул голову в направлении леса, и, устремив туда же взгляд, замер. Ведь Пашка впервые встречал рассвет, да еще и на лугу в дальней деревенке, своей привольной земли, в обществе удивительно-умного домашнего духа. А кругом стоило только им обоим смолкнуть, особыми напевами заскрипели сверчки. И их мелодичному трению с гортанным или обрывистым металлическим звоном подпевали издалека лягушки, перекликающиеся с растянутым заунывным «Сплю-сплю!» и раскатистым «Тю-ю-ю!». И всю эту замечательную и столь разнообразную мелодию поддерживали переливы соловьиных пощелкиваний, то поциркивающих, а то и вовсе хихикающих. Ночная даль небес еще долгое время была сине-фиолетовой, словно наполняющаяся чернотой и с тем хранила в этом бархатистом полотне сияние мельчайших звезд и неповторимых по формам созвездий. А медовая сласть зацветающих цветов, перемешивающаяся с кисло-соленым ароматом примятых трав наполняя ноздри Павлика, легонечко вроде его покачивала. А может это успокаивающе покачивал мальчугана зов сплюшки и тюкалки. Потому глаза его сами собой смыкались, а тяжелеющая голова, которую не держала слабеющая шея, покачивалась вниз-вверх.
Впрочем, когда уже сгибалась в позвоночнике спина, и, опускался к груди подбородок Павлика, да руки, упирающиеся в землю, дрожали в локтях, Батанушко приподнимался на коленочках и дул ему в лицо, изгоняя сон и, одновременно, пробуждая. И тогда мальчику слышался размеренный тихий голосок домашнего духа шепчущего, кажется, в сами уши:
– Пшла отсель Дрёма…
И та неведомая Пашке Дрёма и впрямь