Аттестат зрелости. Илана Петровна Городисская
сегодня же будут переданы на рассмотрение завуча. О том, как это отразится на их аттестатах зрелости и дальнейшем положении в школе решит педсовет.
Галь, впервые в жизни увидевшая своего сдержанного друга таким взвинченным, была просто потрясена. Широко раскрытыми от испуга глазами она смотрела на его мелко дрожащие руки, его сжатые губы, его замкнутое лицо и ничего не понимала. Когда он вернулся за свою парту, она схватила его за руку и попыталась согреть ее в своих ладонях. Но рука Шахара казалась мертвой. Он не сказал ей ни одного слова и даже не улыбнулся.
Лиат, в отличие от Галь, поняла все. Она тотчас вспомнила разговор с Шахаром в библиотеке. Парень уже тогда не верил в успех своего эссе, будучи разочарованным и озлобленным. Был ли у него тогда еще шанс все исправить? Навряд ли. Горечь, накопившаяся в его сердце, не могла не прорваться наружу, рано или поздно. Лиат Ярив было жаль своего тайного возлюбленного от всей души. Она сопереживала ему сейчас, как никто другой. Дуреха Галь не отдавала себе отчет, что происходит. И, вполне возможно, что Хен и Шели, отстранившиеся от них всех за своей задней партой, и Одед, прикрывшийся своим листком бумаги, тоже не отдавали себе в этом отчет.
Почти весь класс насмешливо поглядывал в угол, где сидела неразлучная шестерка. Слух о первом провале заумника Шахара неумолимо распространялся. Шахар ощущал это всей кожей, и ему хотелось провалиться от стыда сквозь землю. Он никогда бы не смог предвидеть, что в один день так оплошает, и в учебе, и по поведению. Свою работу он теперь засунет в шкаф, а в общении с друзьями его ожидают нелегкие дни. Парень видел равнодушный взор Рана Декеля, который не забыл ему своих испорченых именин, ухмылку Эреза, постоянно подшучивавшим над его рвением, довольную мину на лице Авигдора, украдкой зарившегося на его Галь, и ничем не мог сгладить им впечатления о себе.
Со звонком все разбрелись куда попало. Одна только Галь, умиравшая от тревоги, пристала к своему парню с расспросами. Она уже поняла, что настроение его испортилось из-за эссе, и что этот грубиян и бездельник Наор подлил масла в огонь специально. Девушка не знала, как настроение Шахара отразится теперь на его отношении к ней, и мысленно кляла себя за то, что ревновала к его эссе и была несдержанной и недипломатичной.
Шахар не отвечал на ее приставния. Он с упованием следил за Даной Лев, говорившей что-то Ави Гроссу, и, как только учительница освободилась, ринулся к ней и попытался объясниться.
– Что нашло на тебя, дорогой мой? – развела руками та, уже спокойно, но взыскательно. – Я никогда тебя таким не видела.
– Да, и мне самому сейчас крайне неловко. Я слишком погорячился, и прошу извинить меня, – пристыжено оправдывался ученик, поспевая за ней по тесному коридору.
– Шахар, ты знаешь, как я к тебе отношусь, – произнесла преподаватель. – Я знаю, что ты не драчун. Но если у вас с Наором какие-то личные разборки, то я хотела бы тебя попросить проводить их где угодно, но только не здесь. Не в моем классе, – подчеркнула она сердито.
– У меня к Наору нет вообще