Вино для любимой. Детективный роман. Глеб Карпинский
Их первоклассные работы обычно выставляются прямо на улицах, и иной раз прохожие путают их с мировыми шедеврами, а некоторые коллекционеры даже охотятся за такими работами, считая, не без основания, все это современным пока еще недооцененным искусством.
Возможно, именно такой старичок с козлиной бородкой, в характерной для художника шапочке, отделился от скучающего сборища своих побратимов по ремеслу и обратился к проходящей мимо женщине, которая быстро катила перед собой инвалидную коляску. Очевидно, эта прохожая уже не раз бывала здесь и была знакома с уличным творчеством не понаслышке, потому что еще заранее завидев мольберты, она поспешила обогнуть их, но настойчивый художник с бородкой все же преградил ей путь, широко раскрыв, словно коршун, свои когтистые крылья-руки.
– Не пущу, Люда, не пущу! – заговорил он заплетающимся языком, слегка пошатываясь.
– Ну вот, опять нализался, – закачала покрытой головой эта, судя по платку и старомодному длинному платью, набожная женщина, с осуждением глядя на подвыпившего мастера.
Ее невзрачное вытянутое лицо казалось слегка перекошенным, сильно расстроенным, может быть, от следствия нервного паралича или другого сильного переживания, следы от которого не исчезали ни на секунду. В инвалидной коляске, которую она катила, сидела девочка на вид лет четырнадцати-пятнадцати, в легком, не по погоде одеянии. Поверх ситцевого платьица на коленях лежал шерстяной плед, из-под края которого почти безжизненно свисали худющие ножки в вязаных носочках, и именно к этим носочкам и припадал отчаянный художник. Он также пытался делать земные поклоны, ходя за больной девочкой на коленях, но в результате резких маневров коляски лишь подметал своей бороденкой брусчатку. Эта душераздирающая сцена вызывала у прохожих не совсем приятное ощущение. Они старались проходить мимо, не задерживаться, опуская при этом и отводя глаза в сторону.
– Ну, не злись ты так на меня, Люда! – горячился художник, теребя в руках огрызок черного уголька. – Пожалей дурака, на выпивку не хватает…
Его пораженные подагрой пальцы были черны от угля, и сам он с головы до ног был перепачкан, точно выскочивший черт из табакерки. Поношенный дырявый свитер и особенно одутловатое лицо, эти нездоровые мешки под глазами, покрасневший мясистый нос и жуткий разящий перегар завершали образ опустившегося человека. Но больше всего вызывала неприязнь его неухоженная взъерошенная бородка, в которую уже затесался чей-то смятый окурок.
– Ну, не злись ты… Трубы горят, на выпивку не хватает, – пробормотал он опять, показывая умоляющим взглядом на свой единственный мольберт.
– Совести у тебя не хватает, совести, – сказала невзрачная женщина, злобно сверкнув глазами, и попыталась объехать назойливого алкоголика.
– Здравствуй, здравствуй, моя хорошая… Это я Федор Кузьмич… – улыбался он тогда, обращаясь уже к самой девочке. – Ты меня не узнаешь? Мы же договаривались на один