Без названия. Татьяна Денисова
как дым. Лишь ночь: темная, холодная, длиною в жизнь…
Юли ехал в гарнизон. Из дома он ушел, но находиться в месте, где можно в любой момент встретиться с ней или детьми, было выше его сил. По приезде он заперся у себя в комнате и не отвечал ни на звонки, ни на стук в дверь.
Прошло несколько недель, но ясности они не принесли. Первые дни Даша ждала Юли, что он приедет и все объяснит. Она ошиблась. Поняв, что это серьезно, Даша задумалась, но скупые строчки из документа не могли ответить на все ее вопросы. Окольными путями пыталась выведать у бабушки, расспрашивая, как и когда ее привезли из роддома. Но, похоже, бабушка и не подозревала, что она, Даша, не родная ее внучка. Осознав, что Юли не вернется, Даша с детьми ушла к бабушке. Та обрадовалась, запричитала как всегда об ироде неслыханном, на что Даша строго сказала:
– Никто больше не будет произносить его имени в моем присутствии. Никогда, ни при каких обстоятельствах. Всем понятно? Замечательно.
Дети смотрели на нее непонимающими глазами, но она не замечала их взглядов.
Поздней осенью Юли вернулся в деревню. Вернее, на полигон. Осунувшийся, постаревший, он много пил, мало разговаривал с окружающими. Его старались не раздражать, хотя сделать это было практически невозможно, потому что его раздражало все. С местными не встречался – посылал вместо себя Стива, либо Семена.
А в селе уже давно спрашивали, где это командующий. Сначала сослуживцы говорили, что он в командировке. Что ж, это походило на правду. Но видя, как изменилась Даша, поползли слухи, что между командующим и его принцессочкой пробежала черная кошка. Ком все обрастал совершенно уж фантастическими вымыслами.
– Говорят, у него другая появилась, вот он и ушел от нее.
– Да нет, не у него, а у нее, а он их застукал. Машина чужая стояла возле дома.
– У них завсегда много машин стоит.
– Нет, не такая. И мужчина не такой – новый. Так еще страшно зыркнул на меня – все аж захолодело внутри. А потом он вылетит. Дверью хлоп, в машину – и помчался. Стив чего-то приезжал. И все туточки…
– Чего она-то ушла?
– Кто их знает. Оба здеся. Она словно смерть, только глазюки одни остались. Все с себя поснимала: кольца, серьги. Идет – губы сжала. А он совсем глаз не кажет. Говорят: дюже пьет. Ни он, ни она к дому ни ногой.
– Странная она все-таки. Все у нее не по-людски. И сходились не по-людски, в хоронючки играли.
– Что ты. Гордячка. Мы недостойны ее внимания. А сама-то вот одна – выдюжит. Эт ведь он все волок: и семью, и ребят, и бабку.
– Ну, детям-то помогает небось.
– Не знаю. Но проведывать ни разу ни приехал, а уж давно здесь. И ребят не видно и не слышно. Живут у Татьяны друг у друга на головах.
– В тесноте да не в обиде.
– Ой. Ну, прям, как при Сталине ты еще вспомни. Сейчас-то другая жизнь. Да и они к иному привыкли.
– Это их дело.
– А Татьяна-то чего? Она и раньше не очень жаловала его.
– Молчит. Как в рот воды набрала.
– Да