Берлинский боксерский клуб. Роберт Шареноу
Якоб, изо всех сил стиснув зубами полотенце, глухо зарычал от боли.
– Есть, – сказала мама.
Она осторожно извлекла из раны округлый окровавленный камешек и бросила его в керамическую кухонную миску. Камешек громко звякнул.
Вошедшей на кухню фрау Крессель мама вручила полотенце.
– Приложите к ране и подержите. Я приготовлю нитки.
Фрау Крессель прижала полотенце к ране так сильно, что из нее вниз по бедру дяди Якоба побежала тонкая струйка крови.
– Что вы себе позволяете, фрау Крессель, мы же с вами едва знакомы, – сострил он.
– Stillschweigen![18] – сказала она и для убедительности еще сильнее надавила на рану.
Получив передышку, мама наконец обратила внимание на нас. От зрелища моей разукрашенной физиономии у нее полезли на лоб глаза.
– Что с тобой?
– С ним-то все более или менее, – сказал отец. – Ты мне лучше объясни, что здесь у вас происходит?
Мама пропустила его вопрос мимо ушей. По-прежнему с окровавленным пинцетом в руках, она подошла ко мне и нежно погладила по лицу – там, где оно осталось невредимым.
– Все остальное цело? – спросила она.
– Ага. Я же просто с лестницы свалился.
– Надеюсь, ковбой, лестнице тоже хорошенько досталось, – сквозь боль проговорил дядя Якоб. – А то, похоже, на тебя сразу несколько пролетов набросилось.
– Кто-нибудь мне скажет наконец, что все это значит? – Отец уже явно терял терпение.
Мама молча достала из корзинки для шитья нитку и иголку.
– У нас было собрание, – начал Якоб. – Ничего особого, обычное собрание…
– Постой, – прервал его отец. – Карл, живо ступай к себе.
– Почему? Я ведь уже большой.
– Все равно ступай, – сказал отец.
– Зиг, ему четырнадцать, – вступился за меня дядя Якоб.
– Помолчи! – Отец раздраженно погрозил ему пальцем. – У меня дома прошу меня слушаться.
– Но он должен знать, что происходит…
– Он и так достаточно всего знает. А ты и так одним своим присутствием подвергаешь нас опасности.
– Мы все в опасности, Зиг.
– Позволь мне самому решать…
– Довольно, – вмешалась в перепалку мама. – Карл, марш в постель.
– Ну мама…
Но она меня слушать не стала.
– Иди, – сказала она и, постаравшись не причинить боли, поцеловала меня в лоб. – День у тебя выдался непростой. Тебе нужно отдохнуть. И нам всем тоже нужно.
Я посмотрел на дядю Якоба: может, он за меня вступится? Но дядя спорить с родителями не стал, только заговорщицки мне подмигнул:
– Одна моя подружка проведала, что у меня есть и другие подружки – и раз! – не успел я оглянуться, а мне уже ягодицу продырявило. Готов поспорить, ковбой, с тобой случилось приблизительно то же самое, но ты стесняешься об этом мамочке рассказать.
Я понял, что ловить нечего, и с неохотой поплелся в свою комнату.
Все мысли –
Молчите уж!