Чирикающее солнце. Олег Мироненко
онечно, уже вправе спросить, какого хрена у него в каждой строчке встречается это слово (в данном контексте означающее бормотуху, разлитую из в жизни немытой цистерны где-нибудь под Краснодаром). Смело с прочувствованных (хоть и замутненных) метафизических высот могу ответить, что данное слово в качестве начала этого, в принципе, довольно невнятного повествования, ничем от других не отличается. Его можно легко заменить довольно большим рядом других понятий, взятых из лексики обывательского пофигизма , как-то: бабки, фарт, непруха, косяк и пр. Если бы я начал этот абзац с фразы типа «бывают в жизни моменты, когда начинает свербить в одном месте», то, я надеюсь, вы уже с самого начала успев оценить мою борзопись, не стали бы сомневаться, что страницы через полторы я эту фразу как-нибудь бы да закончил; так вот, как я уже отметил выше, разницы никакой. Вообще с портвейном мы вскоре расстанемся, но пока с него-то все и начинается.
Итак, причины, исходя из которых он (т.е. портвейн – прим.авт.) появляется, на мой взгляд, могут быть обусловлены тремя душевными состояниями на выбор: хорошо бы чего-нибудь эдакого, хорошо бы добавить еще чего-нибудь эдакого, и, третье: так и сдохнуть можно, если не добавить чего-нибудь эдакого. После того, как он (т.е. портвейн – прим.авт.) заканчивается, естественно, происходят некие перемены в бытие и сознании, выражаемые на этот раз следующим душевным надрывом: за преступлением обязательно следует наказание. Презумпция невиновности отпадает сама собой после первого стакана, после второго мир кажется местом, где все-таки можно жить, после третьего начинают собираться присяжные заседатели. Вердикт можно оттянуть на какое-то время исходя из личных морально-волевых качеств и уменьшения содержимого в бутылке, но он ( т.е. вердикт – прим.авт. Хотя, на хрен, с этими примечаниями уже пора заканчивать: понимайте всё происходящее, как хотите) неизбежен: всё, сволочь, достукался, пить больше нечего, денег нет и теперь давай думай, что делать дальше. Процесс поглощения пойла я начал с состояния «хорошо бы сдохнуть», кое-как подошел к «ничего, брат, прорвёмся», нерасчетливо сразу замахнул лишнего и попал в фазу «да пошли вы все, я себя не могу понять, а уж вам-то где, куцым», затем одумался и взгрустнул над остатками. И вот чем больше я грустил, тем больше понимал, что присутствую при конце целой эпохи.
В принципе, исходя из предыдущих опытов в сфере дегустации разной дряни, я уже был готов к такому повороту событий. В принципе. Но то-то и оно, что все мы просто переполнены принципами, которые нам в принципе не нужны и только все усложняют, поэтому между нами и ними существует некий договор: хорошо, вы есть, и возможно даже пригодитесь, но в данный момент исторически-личностного развития линяйте-ка нафиг. Согласно приписки к данному договору они имеют право нам мстить, лишая сна, аппетита и нормального мочеиспускания. Что есть – то есть: это они могут.
Причина моей всепоглощающей грусти была и проста, и сложна одновременно. Простота заключалась в одном слове: НАДОЕЛО. Само по себе это великое слово, влияющее на весь ход мировой истории. Люди – ведь они, по сути дела, довольно суетливые и привередливые существа; то – это им не так, то – то им не эдак. Надоел патриархат – все, вперёд, к матриархату. Сели бабы в конец на шею – хватит, меняем курс на роль сильного мужика в истории. Нравилось с рабами нянчиться, игры там всякие гладиаторские устраивать – всё путем. Задолбали в конец отморозки типа Спартака – рабов на волю, пусть там тащатся, только платить не забывают время от времени оброки и барщины разные, ну, чтобы не очень там расслаблялись. А то в одной отдельно взятой стране так расслабились, так всё задолбало, что сразу из не совсем развитого феодализма прыгнули в развитый социализм, никому за это не заплатили и от полной халявы стали просто гнобить друг друга. В общем, исторических примеров масса. Вывод тоже ясен: смена исторических формаций , а заодно и массово-истерических религиозных течений ( я иногда буду вставлять умные словечки, чтоб опять-таки вы не очень-то там расслаблялись) вызвана неясными душевными движениями человечества, в основе которых, как мы только что выяснили, лежит тяга к чему-нибудь новенькому. Здесь-то как раз все было просто. Сложность же заключалась в том, что мне предстояло бросить вызов КОСМОСУ, а вот это уже посерьезнее рывка от каменной мотыги к экскаватору. Космос – это великая предвечность, что гораздо круче вечности; он просто, как матрешка, скрывает их в себе одну за одной, и я предчувствовал, что заваруха намечается большая.
Глава 2
Для начала давайте ознакомимся с моей личной космологией. Я искренне верю, что, в общем и целом, Космосу мы не по душе. Ему не нравится, когда люди начинают умничать, изобретать ракеты а потом пугают его собаками, обезьянами и гагаринами. Стенькой Разиным и Майклом Джексоном его не испугаешь, но тут дело другое, тут-то как раз и начинают работать принципы, причем на самом высшем уровне. Главный из них – принцип АДЕКВАТНОСТИ. Звучит он примерно так: сколько с Космосом не заигрывай, все равно д’ Артаньяном не будешь. Больше всех в этом отношении старались греки. Они бредили Космосом, молились на него как умели, отождествляли себя с ним – и что в итоге? Ничего хорошего. Он их в конце концов просто поимел. А все потому, что греки вели себя неадекватно. Космосу не нравится, когда его ничтожно малые пылинки,