Чирикающее солнце. Олег Мироненко
цвет лица успел смениться на розовый, глаза задумчивые и слегка подернутые пеленой. В этом состоянии во мне всегда есть нечто загадочное и романтическое.
– Ну хрен с тобой, давай…
Я принес пиво, молча подождал, пока она отхлебнет.
– Меня Костя зовут.
– Ксюша.
– Полное – Оксана?
– Нет, – почему-то с вызовом ответила она, – Оксана – украинское имя, а я Ксения.
– Угу. Ксения, Ксенофонт, ксенофобия …
– Чего? Что еще за ксенофобия?
– Ксения – цэ греческое имя, – важно объяснил я, – а фобос в переводе оттуда же означает страх. Получается, ксенофобия – это страх перед Ксениями. Греки их реально боялись.
– Это еще почему?
– Вредные были бабы. Зашугали мужиков до полусмерти.
Она засмеялась.
– Ерунда. Наверняка это что-нибудь другое означает.
« Да, милая, если мы с тобой будем общаться дальше, тебе придётся со словариком ходить», – подумал я, но вслух этого, естественно, не произнёс.
Так мы и познакомились. Я довольно удачно трепался, она все чаще смеялась, после пары пива оказалось, что она не прочь выпить со мной водки на брудершафт и стала совсем компанейской. Жила она одна с ребенком, ребенок был у кого-то на руках, и вскоре мы очутились у неё на квартире с бутылкой водки и копчеными окорочками. В постели она была ничего, но потом ей стало плохо от выпитогои она скрылась в санузле, откуда вернулась молчаливая и завалилась спать. Я допил водку и завалился рядом с ней. Утром она восприняла все произошедшее как должное, и время от времени мы встречались.
Например, как сейчас.
Из душа она вернулась в халатике на голое тело, привлекательная без всякой косметики, что я особенно в ней ценил, и тут же полез обниматься.
– Не, Костя… Ну не надо, дурачок, всё равно ведь не кончишь…
При всей, на мой пресыщенный взгляд, ординарности, Ксюха всегда знала, когда и что говорить и никогда не выглядела примитивной, ну а с мужиками куда покруче меня и вовсе всегда справлялась по счёту «раз». Вот и сейчас я почувствовал себе не обиженным, а скорее даже польщённым, и легко отстал.
Ксюха пошла на кухню жарить котлеты, я увязался за ней, смотрел, как она мелькает своим халатиком и продолжал плотоядно облизываться. Она почувствовала мой взгляд чуть пониже спины и обернулась.
– Че пялишься?
– Стихи вспомнил. Свои. Про халат.
– Больше писать было не о чем?
– Да там про жизнь больше.
– Ох уж мне эти твои стихи…
– Прочитать?
– Ну, читай.
Ксюха, в общем-то, ценила мое творчество, хотя иногда и крутила выразительно пальцем у виска. Первый свой опус я прочитал ей в первый же вечер знакомства, эдакая смесь пьяного Есенина и не в меру трезвого Высоцкого (с самомнением у меня всё в порядке):
Что еще за дела непонятные,
По простому сказать – непотребные?
Шел к тебе, чтоб пойти на попятную,
Наломал по пути ветки вербные,
А теперь вот смотрю, как ты щуришься,
Улыбаешься сладенько, томно так…
Ты ж даешь мне