Палач и ведьма. Любовь Сладкая
как и ты… Поэтому – прошу тебя стать моей женой.
– Ой, простите, – губы мои растянулись в улыбке умиления. Я не ожидала таких слов. – Но я не способна к замужеству.
– Почему?
– Как видите, я – колдунья.
– А я – палач.
– Тем более.
– Но меня тянет к тебе.
– Я удивлена.
– А я не привык отступать.
– И что это значит?
– То, что мне плевать на все условности.
– И на мое мнение тоже?
– Об этом я не подумал, – на меня взметнулись глаза, глубина которых была мне непостижимой. – Тогда, можно мне пока приходить к тебе, хоть иногда?
– Я не могу вам запретить это.
Глава 2. Спор
Предсмертный хрип одного из тех, кто целый час изымались надо мной, насилуя и избивая, скорее испугал, чем порадовал. И все-таки я ощутила облегчение от того, что возмездие пришло к обидчику так быстро. Вот только зачем он это сделал?
Королевский палач пришел и на третий день. В этот раз в руках он держал хлеб – свежий и ароматный, казалось, только что был извлечен из печи.
– Это тебе, – протягивая мне завернутую в полотенце булку, Хамерлик Горн неумело улыбнулся.
– Я не нуждаюсь в хлебе, – сказала я, все-таки принимая дар.
– А в чем ты нуждаешься?
– Ни в чем.
– Такого не может быть.
– Почему?
– Ведь ты же женщина.
– Я не обычная женщина, я – ведьма.
– И ты так спокойно об этом говоришь?
– Почему я должна бояться?
– Что если тебя выдадут, а потом … сожгут? – и пытливый взгляд пронзил мою грудь, словно туда попал осколок стекла.
– Если такое и случиться, то это будете не вы.
– Почему ты так уверена в этом?
– Потому что я ведьма, а значит – вижу.
– И вправду. Можно войти?
– Входите.
Сама не знаю, зачем я связалась с этим странным и загадочным мужчиной, зачем позволила ему войти в свой дом, в свою жизнь, а потом – и в душу. Но что-то толкнуло меня на это, и я поплыла по течению, не обращая внимания на то, как далеко остался берег.
Четвертого дня поутру, заплетая у окошка косы, я отчего-то потянулась рукой к ларцу, в котором хранились бусы да мониста; выбрав яркую бирюзу и кровавый коралл, я вплела их по всей длине волос, впервые в жизни любуясь своим лицом. Потом, вместо обычной белой, я одела подкрашенную ольхой рубаху – из тончайшего льна, набросив сверху узорчатый сарафан из шелка – наряд, в котором собирала на Купала росу.
Встав во весь рост, я потянулась, глаза же мои гуляли за окном – там, где по еле видимой в траве тропинке должен был пройти он.
Мой фамильяр сидел в углу окошка и плел свою паутину. Присмотревшись к узору повнимательней, я заметила знак надвигающейся опасности, но настроение имела такое, что проигнорировала этот сигнал.
Смертельная усталость не позволяла мне встать и бежать. К тому же то положение, в котором я лежала, было слишком унизительно. И, вместо поднять голову, я покорно сжалась в комок, решив,