Бабьи подлянки. Надежда Нелидова
расселась, расстелилась на лавочке, всё чин по чину: вышитое полотенце, стряпня, четвертинка светленькой. Ах, подлюка!
Ангелина подлетела, размашистой рукой смела с лавки разложенную снедь. Зашвырнула далеко в кусты налитую до краёв чарку, поставленную на землю у пирамидки с фотографией Анатолия. Прошипела:
– Я тебя добром предупреждала?! А ну брысь отсюда! Живо, кому сказала?
Разлучница, кутаясь в кружевную чёрную косынку, вякала что-то о всепрощении, о том, что чтО уж теперь разборки на могиле устраивать, что все равны на том свете…
– Ах, равны?! – Ангелину затрясло. Не совладала с собой, вцепилась в косынку, пытаясь её содрать. Между пальцев запутались волосы соперницы, та заверещала. Мужики от соседних могил поспешили к месту потасовки, разняли:
– Э, э, женщины, уймитесь! Совсем ума решились? Нашли место…
Разлучница подобрала расшвырянную поминальную стряпню. Ушла, как побитая собака. А нечего тут. В следующий раз, небось, не сунешься. А то смотрите на неё: заяви-илась, рассе-елась, как законная.
Отвоевав мужнину могилу, оставшись одна, Ангелина сполоснула пунцово пылающее лицо водой из полторашки, села в тени вишни, скрестила руки. Голубоглазый Анатолий с фотографии смотрел, молодой, чубатый, усмехался. Смейся, смейся. Испоганил, перечеркнул жизнь двум бабам.
И погиб глупо, нелепо. Выпил, сел за руль – всё к ней рвался, к разлучнице. Вокруг на тридцать вёрст вымершие от зноя деревни, поля да перелески – откуда, думал, взяться милиции? А они тут как тут, чёрт принёс.
Он дал дёру по пустынной полевой дороге. Испугался, что отнимут права: как же он к разлучнице-то каждый день будет ездить? ППС-ники сели на хвост. Он – шибче, они – того шибче наддали. Стали стрелять по колёсам. Была у них в милиции одно время популярна стрельба по живым мишеням – надо не надо – заканчивалось трагедиями.
На полном ходу иномарка Анатолия, с простреленной шиной, полетела вверх тормашками. Кувыркалась, пока дерево не остановило. Дверцу открыли – вывалился мёртвый, с окровавленной головой. А машина, как ни странно, почти целенькая, только верх помят. Всё.
***
Ну, вот и случилось. Приехали. Вместо почтенной старости среди внучат, пирогов, огородных закруток – рисовать брови и глаза, будто тебе семнадцать лет. Взбивать волосы – Ангелина подстриглась и обесцветилась под блондинку, неудачно: сожглась. Вышла ржаная солома, как у дешёвой куклы. Ещё покрасить нос губной помадой – вылитый Олег Попов.
Вместо уютного вязания детских носочков – бесстыдно скакать в клубе для одиноких сердец и на вечерах, «кому за…»
Когда включают «Ах, какая женщина!» – из-за столиков, одёргивая платья, на танцплощадку выплывают одинокие толстушки и худышки. Выпятив груди, старательно, неуклюже крутят неповоротливыми попами, исполняют подобие танца живота. Каждая изо всех сил показывает, что это про неё песня, это она ах какая женщина – и не видеть этого очевидного факта может только конченый