Прискорбные обстоятельства. Михаил Полюга
Без снисхождения к тем, кто, возможно, достоин иного…
Так, может, не ползти по бульвару, а ухватить за хвост улетающую жизнь и нестись, мчаться в вихре событий и чувств, пока не расшибешься где-нибудь на повороте – раз и навсегда?! Как этот молодящийся Геглис-шмеглис… Взять с собой Аннету – и в Карпаты. Или на юг: зимнее море, обледенелый пирс, живое женское тепло под доступной кофточкой, прерывистое дыхание, бесстыдные губы… Если конец один, то – ярко и со вкусом, а не затхло, в подштанниках и с горшком под кроватью… Эх-ма! Безмозгло, скучно, однообразно, безнадежно устроен человек: когда есть силы и молодость, он приготавливается жить, а едва приготовился – уже, в сущности, ничего не может…
По бульвару наискосок, по направлению к управлению внутренних дел, тараканьим ходом побежали сотрудники управления службы безопасности; им навстречу, растекаясь по закоулкам и кафе, рванули оперативники управления по борьбе с организованной преступностью. Две конкурирующие службы располагались по обе стороны бульвара, по своеобразной диагонали, и после ежедневной пятиминутки, как всегда взмыленные и пропесоченные, опера неслись «на отходняк»: выпить кофе с коньяком и выкурить сигарету, в ближайшей подворотне «перетереть» с нужным человеком, озадачить шкурным вопросом перепуганного бизнесмена, слить информацию друг другу.
– Здрасьте, Евгений Николаевич!
– Евгений Николаевич, кофейку?
– За компанию… А, Евгений Николаевич?..
Я важно, с достоинством киваю, не поворачивая головы и поджав губы, порой сдержанно улыбаюсь тем, кто мне симпатичен, но опера не моего поля ягода. И пусть сегодня суббота, у меня выходной и я мог бы позволить себе не тащиться на работу, а расслабиться за чашкой-другой… Нет, близкие мне по положению и духу люди сегодня в отъезде, а пить с кем ни попадя – дурной тон пролетающих по жизни впустую, ничего путного не добившихся неудачников, наподобие засидевшегося у меня в старших прокурорах отдела Павла Павловича Мешкова. Этот хоть и добрый малый, но живо намешал бы в компании с каким-нибудь опером водки с пивом!
А еще томление духа и какая-то неистребимая горечь – февраль и снег, февраль и снег – увлекают меня, точно в черную слепую воронку, прочь от шума и суеты – все вниз и вниз по бульвару.
Я пересекаю перекресток и иду по последнему отрезку бульвара, за которым – хаотически перечерченное заскорузлыми, дрожащими от холода ветвями пространство парка, грязновато-черное с белым.
«Вот так, положим, бесцельно шел бы человек моего положения, моей наружности, с моими комплексами и недостатками – вполне невинный, утомленный жизнью человек, и вдруг произошло бы нечто из ряда вон, – думаю я, безуспешно пытаясь побороть все-таки привязавшуюся исподтишка меланхолию. – Послышались бы за спиной торопливые шаги, позвал бы какой-нибудь робкий голос, малознакомый, так, нечто смутное, дальние ассоциации… Как-нибудь так позвал бы: «Евгений Николаевич!..»
– Да,