Странник. Билет в бесконечность. Вячеслав Валерьевич Сахаров
зверька, мыслил к ней всегда пойти,
Глянув на руки, пытался плакать, только слезы не текли.
Проклятый изгой, порождение темных сил,
Но не убивал людей, о н их обходил.
И так много уже лет,
Отчаяние взяло, он решил увидеть свет.
Тут то он и кончил свой рассказ,
Видать увидел он рассвет в последний раз.
Тьма уползала, шел восход,
Был прекрасен горизонт.
Вспыхнул он огнем,
Но было чувство облегчения в нем.
Из последних сил кричал, писал,
Тьму на веки проклинал.
В конце тетради парень карточку нашел,
Узнал ту барыню и к ней пришел.
Она стара уже была, похоронила мужа,
Не хотел расстраивать, но знать ей нужно.
«Вот возьмите эту старую тетрадь,
Вы должны обязательно ее тайны прочитать.»
«Что это и где ты это взял?»
«Это через меня, вам ФОКУСНИК передал.»
– — Гостиница у последнего фонаря – —
Как то ночью, ехала машина,
По пустынной длинной улице какого-то селения.
В ней сидели двое-женщина, мужчина
Остановились на краю селения, где кончалось освещение.
«Дорогой, я устала, хочу спать,
Смотри гостиница, может отдохнем?!»
«Ну хорошо, только надо рано встать,
Чтоб доехать к маме днем.»
Зашли в здание, старое строение,
Подошли к стойке, оплатили.
Поднялись на второй этаж, в уединение,
Постель прохладную расстелили.
Оба уставшие провалились в сон,
Но женщина что-то почувствовала…
Открыв глаза она урвала странное видение,
Закрылась дверь, мелькнул черный балахон,
Ключи от номера отсутствовали.
Вокруг запястия ее руки,
Красовалась черная простая нить.
Кто завязал ее, что за шутники?
Она мужчину начала будить.
Уговорила пойти вниз, спросить,
Что это за шутка и кто с нее смеется,
Кто так хочет их позлить…
Но она не знала, что мужчина не вернется.
Спустя час, пошла сама, за стойкой никого.
Аукнула, лишь эхо, а после тишина.
Не понимала она ровно ничего,
Но вся эта история смысла не лишена.
Откуда-то сквозняк по полу потянул,
Послышались тихие звуки.
Снова, черный балахон за углом мелькнул
Она пошла за ним взяв себя в руки.
Нашла двери в подвал,
Оттуда мелькал свет свечной, веело теплом.
Она спустилась и от ужаса вкопалась,
Силуэт в черном балахоне дырки зашивал,
На голом теле консьержа, которые он сначала делал ножом.
Резал, зашивал, резал, зашивал,
Консьерж был еще живой, его пустые глаза,
Смотрели в угол, где ее муж стонал,
С зашитым ртом, в слезах.
Он увидел супругу, и хотел кричать,
Чтоб та бежала прочь