Графиня поневоле. Аскольд Де Герсо
довольно руки. Влюблён ли он в девушку с миниатюры? Испытывает ли к ней какие чувства или это очередная блажь, в этом он пока даже себе не смел признаваться. Но признаться, что-то да она задела в его сердце. Память ли о бывшей супруге, с которой имела сходство или что другое?
А как к нему отнесётся похищенная невеста? Относительно этого, он как-то был спокоен, первую-то тоже когда-то выкрал, а сколько лет прожили душа в душу, и супруга ни намёком не упрекнула его в похищении. По своей воле, кто разберёт: пошла бы за него или не пошла, а он выбора уже не оставил.
Как и в прочих других случаях, с собой он прихватил Ефремушку, направляясь в гости к барону с визитом. С ним как-то спокойнее и сподручнее было ездить по ночным улицам, где не ровен час, нарваться можно на лиходеев, которым вообще наплевать граф ты или простолюдин, главное, чтобы мошна была полной звонких монет. Ефремушке же, таких бродяг раскидать, раз плюнуть, глазом моргнуть не успеешь.
* * * * *
Да и не пристало дворянину схватываться с уличной босотой, принижая себя. Со шпагой в руке против равного – он готов любое время, а Ефремушке что? Ему что дворянина уложить, что кого другого – разбираться не станет. Но до сих пор его эта напасть обходила стороной, но ведь раз на раз не приходится, конь о четырёх ногах, и то, бывает, спотыкается.
Приехав к барону, Апраксин оставил Ефремушку в людской, а сам направился в апартаменты, как он выразился, для душевных переговоров, но Ефремушка знал, что за переговоры предстоят барину и уверен был, что граф своё вытянет: не мытьём, так катаньем.
Безропотно подчинившись хозяйскому наказу, он пошёл к домишке, располагавшемуся в глубине двора, то бишь, в людскую, где обитала прислуга дворовая, картишками ли перекинуться или поговорить за жизнь, в чём он тоже не уступал иным краснобаям своей речистостью. Разумеется, если требовалось молчать, он мог часами сидеть каким-нибудь языческим истуканом, не проронив ни слова и, только моргая своими хитрыми глазёнками.
– Доброго Вам, здоровьица, люди, – сказал он, пройдя в помещение, пропитанное дымом от махорки, да и в настоящую минуту тоже нещадно чадили. Дым в комнате стоял, хоть топор вешай или, как говорят в таких случаях, хоть святых выноси. От двери с двух сторон, оставляя небольшой проход, стояли топчаны, возле окна стол, сколоченный из грубо обработанных досок с нехитрыми пожитками.
– И тебе доброго здоровья, мил человек, коль с добром пришёл, – откликнулся ближний к дверям человек, продолжая кашлять надсадно, и только с дальнего угла, прищурившись присмотревшись, давний знакомый воскликнул:
– Так то ж, Ефремушка, Апраксина человек, – чем вызвал некоторое оживление в людской.
– Так и есть, Ефремушка, – отозвался он, так же узнав собеседника, – как живётся-можется, люди? Вы б, хоть не курили здесь, что ль? Продохнуть и то нельзя…
– Какие мы нежные, – не преминул кто-то из дворовых,