Лагерь обреченных. Геннадий Сорокин
любовницу. Что с ним теперь будет?
– Вкатают трешку за угон тепловоза и про любовницу не забудут.
– Семен Григорьевич, – спросил я, – установили, что с мостом?
– Взорвали, – уверенно ответил Гордеев. – Взрывотехники из КГБ осмотрели опоры, говорят, никаких следов свежего минирования нет. Взрыв был не сильный, но точно рассчитанный.
С той стороны реки раздался глухой ружейный выстрел. Через секунду рваной нитью застрочили автоматные очереди.
– Началось! – воскликнул озабоченный отсутствием оружия опер. – Диверсантов ловят?
– Какие, на хрен, диверсанты. – Гордеев с досады сплюнул в реку. – По-твоему, иностранные шпионы мосты минируют с охотничьими ружьями в руках?
– Ложись, сукин сын! – кричали на том берегу. – Сдавайся! Поднимай руки вверх и иди к нам!
– Нет желающих сходить на тот берег, посмотреть, что там к чему? – спросил начальник милиции. – Мыльников, ты у нас самый любопытный, так что давай, река тут неглубокая, воды не нахлебаешься.
– Семен Григорьевич, – заканючил мой обидчик, – а почему я-то? У меня туфли на скользкой подошве, я по камням не пройду.
– Вперед! – скомандовал Казачков. – Лишних вопросов не задавать, в перестрелку с диверсантами не вступать.
Поняв, за что наказан, опер полез в воду. Через пару минут, перейдя реку вброд, он выбрался на противоположный берег, поднялся на обрыв и скрылся из виду.
– Лаптев, – обратился начальник милиции ко мне, – ты парень городской, язык у тебя хорошо подвешен, как не опростоволоситься с областными тузами, знаешь. Останешься с Казачковым, будете у опоры моста прохаживаться, с умным видом следы преступления искать. Остальные, за мной! Будем подворный обход в деревне делать.
Мы с начальником уголовного розыска пошли вдоль берега реки, у опоры остановились.
– Смотри, кто-то свастику нарисовал, – сказал Казачков, указывая на среднюю опору. – Не имеет ли она отношения к взрыву?
– Ага, – с ехидцей согласился я, – в свастике вся суть. Только я вижу под ней надпись: «Манька шлюха!» – а у самого верха опоры кто-то слово из трех букв зеленой краской написал. На веревке человек спускался, шею свернуть рисковал, а все ради чего? Ради одного-единственного слова, в которое вложен яростный порыв бесшабашной русской души.
– Зря ты так, – не то шутя, не то нравоучительно возразил Казачков. – Все может иметь отношение к делу.
– Бесспорно! – подражая тону начальника, согласился я. – Пришел Манькин ухажер, прочитал, что про его зазнобу пишут, и взорвал опору. Ночью динамит заложил и рванул.
– Но кто-то же взорвал мост! – логично возразил мой начальник. – Какой-то смысл в его действиях был. Это же не курицу у соседки украсть, тут надо специальные познания иметь. Возьми меня – я не знаю, с какого конца детонатор в тол вставлять.
– Я тоже не знаю, – с сожалением вздохнул я. – Мне все время интересно, зачем люди с краской идут пешком за много