Белый шарик. Ирина Перунова
научался лось,
и зайка серенький в лисицу
вселяться заживо, пока
ёж, превращаясь в рукавицу,
утюжил львиные бока.
«Похож на мать, – твердили сыну –
с горбинкой нос и лоб высок!»
И кляча прёт через грязину,
стянув потуже поясок.
«Подставлял Господь дураку плечо…»
Подставлял Господь дураку плечо.
Попривык дурак:
Подавай ещё
высоко сидеть, далеко глядеть!
Уронил – поймай, не чужие ведь.
А уж я Тебе отслужу, Христос,
упрежу Твоих – тише вод – невест.
И пока Господь его в гору нёс,
не спросил дурак:
Где, Господь, Твой крест?
ГОЛОСА
Тысячекратная тьма повторенья
танца теней Саломеи с Иудой.
– Нет!
Ещё Иродова даренья
нет!
Не вернулись посыльные с блюдом,
нож не рождён ещё.
Незачем, нечем,
некому…
Спящий во чреве Предтечей
день не восстал.
– Удались, удали!
Жорж приглашает на вальс Натали.
Нежный румянец прильнул к эполете…
Танец как танец. Дети как дети.
НАТАЛИ
Раз-два-три, раз-два-три…
Разве ты – он!
Смят недоразвитый розы бутон,
смыты румяна, помада, грехи.
Саша, не надо сейчас про стихи!
Раз-два-три, раз-два-три…
Разве он – ты!
Молча меняют бельё и бинты.
Думали жить. Ты возьми, да умри.
Раз-два-три, раз… без пятнадцати три.
Двадцать седьмого январского дня –
ты уезжаешь на бал
без меня.
«Кучевые заметки и лес…»
Кучевые заметки и лес,
оступившийся в небо стокрыло.
Дымовых облаченье завес
наготу листопада сокрыло
от него самого. Немота.
Только шоркает ветер вслепую.
Лета многие или лета? –
тишина отливается в пулю.
«Пробита речь молчанием, сквозит…»
Пробита речь молчанием, сквозит
последнее несказанное слово.
Возможно, это слово-паразит,
от