Кочубей. Аркадий Первенцев
до этого трехсуточным бессонным маршем, бойцы как бы размякли. Сойдя с исхудавших коней и навернув на кулак повод, кочубеевцы раскидались на кулигах зеленого пырея. Соперничая с пионами и тюльпанами, вызрели по степи яркие цветы их башлыков, шаровар и шапок. Мертвым сном спал отряд, кое-где свалились и лошади. Коней мучила жажда, и они не могли есть.
Кочубей был доволен успехом. Дав поспать адъютанту Левшакову не более получаса, растолкал его и грубовато приказал:
– Поедем поглядим, як там раненые да убитые.
Они пробирались между спящими людьми. Кони осторожно ступали копытом, а иногда перепрыгивали через несуразно разметавшегося человека. Левшаков, мучимый озорством и скукой, замахнулся на одного преградившего им путь казака, но Кочубей сердито остановил его:
– Не замай ты, шпингалет! Ослеп, чи шо? Это ж Пелипенко, взводный с партизанской сотни, добрый рубака.
Пелипенко лежал с распахнутой до пупка рубахой и храпел так, что лошадь его, перестав щипать пырей, обнюхивала его и фыркала.
Кочубей, отъехав и обернувшись, спросил:
– Мабуть, заметил адъютант, гайтан на шее Пелипенко?
– Ладанка? – догадался Левшаков. – Говорят, помогает, если с Христовым волосом.
– Во дурень, а ще мой адъютант! – покачал головой Кочубей. – Где ж у Христа столько волосьев? Таких Пелипенко – як голыша в Кубани. То крест у него. Нияк от старого режима не отвыкнет.
Обозники спали на полостях, под возами. Раненые – их было человек пятнадцать – тоже дремали. Некоторые, тяжело раненные, стонали. Их бережно поила теплой водой из кубышки сестра милосердия, красивая девушка-казачка.
Кочубей, сойдя с лошади, шел по рядам повозок, сбивая плетью головки засохших маков.
– Вот тебе и баба, адъютант!
– Баба завсегда крепче мужика, товарищ Кочубей, – убежденно сказал Левшаков, пытаясь идти в ногу. Левшаков семенил, путал шаг и смущался неумением на ходу переменять ногу. Чуб его был мокр, щеки покрыты пылью, лицо обветренно и шелушилось. Нос облупился, и с него сходила уже, как говорят казаки, третья шкура.
– Это ты верно говоришь, – ухмыльнулся Кочубей. Посерьезнел. Повернувшись, быстро заговорил, не глядя на Левшакова: – Милосердие баба больше понимает, вот шо, дорогой мой адъютант. Тебе человек як блоха, а ей все як сын. Вот хлебороб! Кинет он хлеб в навоз? Нет. А горожанин кинет. Бо он не знает, кто и как тот хлеб рожает.
Заметив командира отряда, сестра милосердия оправила волосы под платком и облизнула яркие губы. Кочубей, подойдя, подал руку.
– Молодец! Оце милосердие. Як кличуть-то тебя?
– Наталья.
– А где убитые, Наталья?
– Там, – она указала в сторону тачанок.
Уходя, Кочубей спросил:
– А боевое дело як?
– Тоже могу, товарищ Кочубей, – задорно ответила женщина.
– О! – удивился Кочубей. – Вот так загвоздила. Шо ж ты можешь? С пушки аль с пулемета?
– Нет, –