Европейские мины и контрмины. Грегор Самаров
и – он с мольбой протянул руки к другу – спасите мне сына… Спасите принца!
Конно посмотрел на императора с глубоким состраданием и с выражением сердечного участия. Он подошел на шаг ближе и мягким, слегка дрожащим голосом сказал:
– Я сделаю все, что зависит от науки, и если мое искусство окажется бессильным, буду молить о помощи Небесного Врача!
Император опустил глаза и задумался на несколько мгновений.
– Долетает ли молитва людей до того великого существа, которое правит судьбами людей и народов? – спросил он почти шепотом. – Дорогой друг! – вскричал он потом, выпрямляясь и медленно опуская голову на спинку кресла. – Как жестока ко мне рука судьбы! Я люблю это дитя, – продолжал он с любовью, – оно так чисто, так прекрасно… каким был и я когда-то, давно, очень давно. Это дитя – луч солнца в моей жизни… даже более: оно будущее моей династии, той династии, которую основал мой дядя кровью и громом побед и которую я восстановил с таким терпением, тяжким трудом, неутомимою настойчивостью! Если рок похитит у меня это дитя, сердце отца надорвется… гордое здание императорства рухнет!
Помедлив, он, как бы говоря с самим собой, продолжил:
– Каждый отец может сидеть у постели своего больного ребенка, бодрствовать над ним, а я… я должен скрыть в своем сердце всю тоску, всю печаль, я должен с веселым лицом приходить к своему сыну… я должен отречься от снедающей мена скорбя, потому что никто, никто, Конно, не должен заподозрить, что червяк подтачивает мое императорское здание… О, Конно, Конно! – вскричал он с невыразимым прискорбием, взглянув на лейб-медика. – Как тяжело быть императором!
– Все великое тяжело, – отвечал Конно, – но, во всяком случае, императором труднее стать, чем быть.
– Кто знает… – сказал Наполеон задумчиво.
– Но зачем вашему величеству питать столь грустные мысли? – спросил Конно. – Вы были смелы и отважны в дни несчастья, борьбы; зачем терять надежду на свою звезду, которая с таким блеском достигла зенита?
Наполеон устремил долгий взгляд на своего друга.
– Часто мне кажется, – сказал он мрачно, – что эта звезда уже клонится к закату… И закатится совсем, когда угаснет юная жизнь, которая после моей смерти должна обещать новый день. История моего дома доказывает, – продолжал он глухим голосом, – что судьба ведет нас путем от Аустерлица к Святой Елене.
– Какие мрачные мысли у вас, государь! – вскричал Конно. – Разве мученическая скала Святой Елены не стала краеугольным камнем восстановленного с таким блеском императорского престола? Государь, если бы мир мог услышать, какие мысли наполняют душу могучего властелина великой Франции!
– Этого не будет! – заявил император, гордо выпрямляясь и принимая свое обычное спокойное выражение. – Эти мысли будут погребены в сердце друга! Конно, – продолжал он ласково, причем веселая, почти детская добродушная улыбка осветила его мрачное лицо, –