Заблудившийся во сне. Владимир Михайлов
существования, постепенно замещая их чувством покоя и единства со всем, что существует во вселенных – этой и той, другой. Потом сел, прислонившись спиной к стволу, шершавому и грубому на ощупь, но исполненному доброжелательности в глубине, закрыл глаза и попытался ввести свои ощущения в ритм ощущений дерева, его восприятий. Они просты и подлинны, и я часто жалею, что Великий Спящий, создав деревья, не завершил на этом творения, но зачем-то его продолжил и создал нас – суетных, нелепых, противоречивых и опасных. Я сидел; время стало исчезать, теряться, я перестал чувствовать его движение (ощущение, хорошо знакомое по работе), вошел в его неподвижность и всеобъемлемость. Чувство счастья стало подниматься над землей, словно бы я сидел на морском берегу в пору начинающегося прилива; вот меня залило уже по пояс, по грудь, скоро-скоро захлестнет с головой – и можно будет общаться с миром, единым в едином времени, общаться не по заданию, когда все подчинено цели и не может течь в своем природном, исконном направлении, когда ты волей-неволей вынужден искажать картину бытия своим даже не вмешательством, но уже одним присутствием, – но дышать с ним одним дыханием, с вмещающим все и более чем все миром. Прекрасно…
Но уровень счастья, его прилив стал вдруг замедляться, вскоре и совсем замер, добравшись едва до горла. Я насторожился. Приглушенно, едва слышно звучал неподалеку чей-то голос.
Нет, я не разозлился – деревьям это не свойственно, – но искренне удивился: кто и с кем мог разговаривать здесь, где присутствие человека совершенно не ощущалось (а в сиюминутном состоянии я учуял бы его и за километр)? Медленно-медленно я вернулся к способности размышлять и сразу же понял. Виноват был я сам. Приемничек в машине, столь же древний, сколь и она сама, иногда не желал работать ни за какие блага (его, по совести говоря, уже давно пора было выкинуть, но я не люблю выбрасывать вещи: никогда не знаешь, в каком мире и в какой ситуации снова встретишься с ними, таящими обиду); иногда же он вдруг начинал действовать сам по себе – возникало у него такое настроение, что ли? – потому что после безуспешных попыток я, случалось, оставлял его включенным. И вот сейчас он вместе с машиной тоже решил, наверное, показать, как хорошо им тут – и не нашел другого способа. Трогательно, конечно, со стороны машины. Но это бормотание мне мешало. И не оставалось ничего другого, как подняться, сделать несколько шагов и призвать болтуна к порядку. Я так и сделал, протянул руку к панельке, но, по старой привычке, попытался разобрать – о чем это он там: всегда полезно знать, от чего отказываешься. Ну, что же там за мировые потрясения?
«Груздь, – жужжал и кашлял приемник. – Груздь, Груздь, Гру, Гру, Гру…» – остальные слова склеивались в перестоявшую кашу.
Ах, Груздь. Знаем, знаем. Кто не знает. Как же: Груздь… Профессор Груздь, краса, гордость и надежда на райское будущее и завоевание мирового автомобильного рынка! Хотя, кажется, не автомобильного, а какого-то другого.
Но, между прочим, и хрен с ним. Не моя забота. Вокруг него хватает народу. Пусть они