Черные вороны 3. Паутина. Ульяна Павловна Соболева
не проймешь меня ничем, а тут…
– За отцом? Он что, здесь часто бывал? – по телу растекался яд презрения… Кто дал ему право приходить сюда? Еще и вот так – втихую, исподтишка. Как преступник, как вор, который прокрадывается в чужое жилище, чтобы отобрать у его хозяев самое ценное. И сейчас он делал то же самое – позарился на единственно святое, что осталось. Чтобы вцепиться в него своими костлявыми пальцами и оставить там грязные отпечатки.
– Бывал… бывал. Ты же знаешь, мое дело маленькое – за порядком следить, да не лезть, куда не просят. Но растрогал меня старик этот… Не знаю, может себя в нем увидел. Один я остался… вот только и могу, что так же на могилки ходить…
Я понемногу начинал понимать, о чем он. Нет, все мое нутро протестовало против этой мысли. Я не хотел верить! Так проще – не верить. Потому что поверить в то, что он раскаялся – слишком больно. Я вцепился в свою ненависть к нему с такой силой, словно это единственное, что помогало мне жить. И сейчас он хочет отнять у меня даже ее? Черта с два! Ничего это не значит… Поздно грехи замаливать… Поздно! Раньше надо было думать! Я проговаривал внутри себя эти фразы, а предательское чувство облегчения все больше обволакивало, дурманило… заставляло корчиться от боли, потому что я, бл****, ждал этого. Все эти чертовы годы я ждал. Что он пожалеет. Что признает вину. Так, словно это последняя дань памяти Лены. И сейчас, наконец дождавшись, я не хотел отпускать свою ненависть. Наказать хотел. Еще больше. Хотя видел, что уже сам себя наказал он, но мне было мало. Мало…
Из мыслей, в которых я сейчас варился, как в котле с кипящей смолой, опять выдернул хрипловатый голос старика.
– Сынок… вы ведь похожи.. Ты и сам не подозреваешь, как сильно. Не веришь ему – поверь себе… Потом может быть поздно… не вернешь… а сожаление сожрет… как его сейчас… В тень превратился.
Я не отвечал ему, только смотрел, не моргая. Не понимая, что чувствую. Словно в прострации какой-то. Ненавидеть отца хотел и пожалеть одновременно. Упиваться злобой и тяжесть с души сбросить. Выплюнуть в лицо упреки все, что скопились, и прижать к себе, сжимая в объятиях, которых мы никогда не знали.
Я молча приблизился к могиле, отец встрепенулся, увидев меня. Мы молчали… Смотрели друг на друга и молчали. Долго… Казалось, вокруг нас вакуум какой-то образовался. Когда ни вздохнуть, ни пошевелиться не можешь. Как будто любое движение к апокалипсису приведет. К взрыву такой силы, что разнесет мир ко всем чертям. Только взгляды… В них воронка адская из эмоций, которые сжирают заживо, выплевывая из прожорливой пасти ошметки плоти. А дальше – штиль… тихий такой, что мертвым кажется. Когда смотришь на того, кто рядом, и кроме него не видишь больше никого. Впервые в жизни. Словно в душу заглянул, в которой только гниль ожидал увидеть, а оказалось – на ее дне одно сожаление осталось.
Не нужны были сейчас слова. Ни одно правильным не будет. И я, набрав в легкие воздуха, который казался мне сейчас чистым до головокружения, приближался к отцу. Вынул из пакета бутылку водки, поставил ее на деревянную