Венгерская вода. Сергей Зацаринный
жидкостями, очаг, верх которого был окован металлическими листами. Коробочки, ящички, мешочки, пучки трав под потолком. Но самым необычным и зачаровывающим был запах. Это была ни на что не похожая смесь ароматов и зловоний, сразу переносившая посетителей в какой-то иной мир, где царят совсем другие законы, которые нельзя выразить словами.
Едва вдохнув этот запах, ты начинал неумолимо ощущать присутствие невидимой, но могущественной силы, заточённой опытной рукой в плену всех этих баночек, коробочек, медных темницах блестящих кубов и сосудов, за прозрачными стенками бутылок и склянок. Запечатанные силой тайного знания яды, приворотные зелья и одурманивающие снадобья, вселяющие силу или навевающие печаль ароматы затаились до поры до времени в своих убежищах, как джинны, ожидающие желанного часа свободы.
Особенно меня поразило количество ламп. Больших и малых, металлических и стеклянных. Почему-то сразу вспомнилась сказка про Ала ад-Дина.
Нередко потом, уловив где-нибудь аромат необычных благовоний, я ловил себя на мысли, что они быть может родились вот в такой лаборатории, силой покорных джиннов, выпущенных из запечатанных волшебными заклинаниями сосудов. Кто знает как далеко заходит их власть, незаметно проникающая в человеческое тело и ласкающая душу? Тех моих учителей, что увлекались врачеванием, это вопрос занимал очень сильно.
Только какое отношение все эти алхимические тайны могли иметь ко мне? Я никогда не занимался наукой превращений.
Самит знал много языков. Особенно часто в делах деда ему пригождался кипчакский. За десять лет учения за морем выучил тамошние наречия и латынь – язык мудрости франков. Ничто из этого не имело никакого отношения ко мне.
К тому времени, когда мы подъехали к воротам дедовского дома в мою голову так и не пришло ни одной мысли, которую я мог, хотя бы отвергнуть что наполняло душу неуверенностью и трепетом. Самит всю дорогу тоже молчал. Впрочем, что с него взять? Молчальник – он и есть молчальник.
Было уже заполночь, и ущербная луна переместилась далеко к северу. Зато путеводная Сухейль засияла на юге со всей силой. Стало совсем холодно. Со дня на день из пустыни подует горячий хамсин, который на два месяца наполнит воздух смесью зноя и песка, но сейчас ночью даже в дорожном плаще было зябко. Когда мы добрались до цели, тревожные думы из моей головы уже совсем вытеснили мысли о покинутой в Каире уютной комнате, где пышет теплом жаровня с углями, и сытно пахнет приготовленная на ужин курица с рисом.
Поэтому первое, что уловил мой замёрзший нос у ворот, был запах кебаба, долетавший из дома.
Дед ждал нас на крыше. Он сидел в старинном кресле из чёрного дерева между двумя жаровнями, полными раскалённых углей. Светильники не горели, только в стороне курилось какое-то благовоние. Пахло мятой. Дед всегда вдыхал этот аромат, когда много думал и ему предстояло принять важное решение.
Едва