Не оставляя. Константин Александрович Широков
их от дела. И всё же я пожелал им на прощание заняться настольным теннисом. Ответом были всё те же короткие сердитые взгляды.
«Лучше б эти девчонки загорали на ухоженной нежной травке или ловили бабочек в кустах, чем изнуряли себя беготнёй на солнцепёке», – это я уже подумал, когда подходил к зданию.
На площадке учебного корпуса рядом с монументальным высоченным флагштоком, в верхней части которого из-за безветрия алый шелковистый стяг висел как-то уж совсем неоптимистично и скучно, стояла какая-то мебель – в основном учебные столы. А рядом у широко распахнутых дверей в сильно выгоревшем на солнце рабочем халате голубоватого цвета со следами пятен желтой краски на корточках сидел далеко уже немолодой человек и кистью размешивал в пластиковом ведре сероватую известковую жидкость для побелки деревьев. Седые очень длинные его волосы были собраны на затылке в тугой серебристый пучок, который истончаясь, кудряво извивался чуть ниже плеч, как у какого-нибудь самого настоящего хиппи. Глянув на меня, среброволосый хиппи неторопливо поднялся с корточек и интеллигентно поинтересовался куда я направляюсь. Услышав о двадцать первом кабинете, он подробнейшим образом изложил как пройти в левое крыло здания и где расположена двадцать первая аудитория, в которой, как он словоохотливо тут же доложил, уже сделан ремонт и заменены учебные столы и где сейчас, по-видимому, идёт занятие.
Вежливо поблагодарив седовласого садовника (по-видимому, это был именно он) за его вряд ли так необходимый мне в эту минуту исчерпывающий доклад, я прозорливо предположил, что Стелла Александровна занималась там сейчас с отстающими. «А с кем же она должна заниматься в каникулы, как не с двоечниками!» – также мысленно согласился я с этим своим предположением. Себя, конечно, к данной категории я не причислял, но ещё раз вспомнил отца, уверявшего меня перед отъездом своим неожиданно прорезавшимся высоким тенором, что у тётушки в её замечательном заведении следы двоечников, как и прочих ископаемых, испарились ещё в мезозое. Насчёт ископаемых он, пожалуй, был прав, а вот по поводу двоечников, видимо, сильно погорячился.
Большие круглые часы на стене в вестибюле первого этажа над мозаичным панно бравого пионера с горном в руке показывали без четверти десять. Они сильно отставали. В этом я был более чем уверен, потому что мои наручные командирские ещё никогда меня не обманывали и показывали сейчас ровно десять. Я с удовлетворением отметил, что прибыл вовремя, словно курьерский по расписанию. Жаль, что тётя не отметит сей факт – потому как она где-то сейчас ораторствует на совещании и, наверно, убедительнее всех выбивает для своего заведения что-нибудь из учебного оборудования, типа новых стульев, – столы-то, как я видел на входе, уже благополучно доставлены. И, может быть, впервые я с пробудившейся гордостью за свою тётушку-директрису подумал о том, что она ведь вот так почти случайно, можно сказать, мимоходом и без особых на то притязаний вдруг предстала передо мной совсем с другой стороны.