Не оставляя. Константин Александрович Широков
отправиться только после хорошего домашнего обеда и краткого послеобеденного отдыха. Здесь на юге полуденный отдых, по её мнению, в час самой сильной жары даёт бодрость на весь оставшийся день. Пришлось подчиниться её уставу, упрямиться в чужом монастыре я не мог, да и не было резона.
И вот после хорошего домашнего обеда развалившись на диване в просторной комнате, которая была заботливо подготовлена мне, я, неторопливо листая понравившийся фолиант и оценивая не только блестящий глянец станиц, вспомнил о нашем с отцом подарке. Позвав тётушку, я, празднично шурша яркой подарочной бумагой и невольно усиливая этим торжественность момента, вручил ей наш альбом. Сказать, что такого презента явно не ожидалось – значило, наверно, почти ничего не сказать об этой минутной почти немой сцене.
После некоторого замешательства лицо моей тёти буквально светилось. Весь её вид говорил, что она приятно удивлена и даже ошеломлена неожиданным сюрпризом. Надев сразу же очки, с восторженным блеском в глазах она тут же принялась внимательно рассматривать первые страницы.
Правда, заготовленную речь мне пришлось сократить в связи с более чем благоприятной атмосферой моего приёма. Этот урезанный до минимума так называемый экспромт она, тем не менее, оценила и, отрываясь от альбома, глянула на меня поверх очков как-то совсем по-особому, удивляясь, наверно, про себя и до конца не веря, как я мог завалить весьма заурядные экзамены в институт.
Разумеется, я не мог не чувствовать, что произвёл на родную тётю очень хорошее впечатление, несмотря на то что поначалу со слов отца она, конечно же, представляла меня неразговорчивым, упёртым, несколько закомплексованным городским увальнем, готовым в любую минуту неожиданно для всех совершить какой-нибудь сомнительный подвиг. Отец, понятное дело, переусердствовал, описывая мои пристрастия. Но теперь, увидев меня и пообщавшись, тетушка, как я полагал, сделала в отношении моей персоны правильные умозаключения.
Размышляя об этом в обнимку со всё тем же приглянувшимся мне фолиантом, я от сытости и лёгкой усталости, которая присутствовала с дороги, неожиданно уснул, а когда открыл глаза – передо мной на журнальном столике стояла ваза с тремя огромными золотистыми персиками. Рядом лежала записка, в которой тётя сообщала, что ушла на рынок, что ключи на комоде, и что я могу прогуляться по набережной или найти себе какое-либо другое полезное занятие по своему усмотрению, ведь я уже взрослый и вполне самостоятельный человек.
Тётушка положительно всё больше нравилась мне, несмотря на мою некоторую предубеждённость к ней и её излишнюю поначалу суетливость и бесконечные расспросы. Она, как и положено, после бурного проявления родственных чувств, выразившихся в горячих поцелуях и объятиях, а затем и в энергичных и темпераментных речах и расспросах, направленных в первую очередь на удовлетворение её естественного интереса ко мне, к моим стремлениям и вообще к прояснению всего образа моих мыслей, вскоре тактично