На Суворовской площади. Коллектив авторов
засыплет метель,
нас завалит скала.
Смерть мягка, как постель,
жизнь такой не была.
Мы в объятьях сплелись,
мы навеки родня.
Пусть продолжится жизнь
без него и меня.
Нюрка
Плачет Нюрка, живая душа,
слёзы с кровью смешались на лапах.
Ах, как Нюрка была хороша –
самый тоненький чуяла запах.
Плачет Нюрка, а птица летит,
боевая железная птица.
Плачет Нюрка, себе не простит.
Но ведь плачет. И всё ей простится.
Гладит Нюрку родная рука.
Ей лизнуть бы хозяйскую руку:
так знакома она, так легка,
обречённая Нюркой на муку.
Вертолётный врезается пол
в иссечённое Нюркино тело.
…Сотню раз она чуяла тол,
а в сто первый – чуть-чуть не успела.
По загривку прошёл холодок,
когда запахом сбоку пахнуло,
но на тонкий стальной проводок
по расщелине лапа скользнула.
И взметнулся огонь из камней,
и запахло железом калёным,
и хозяин, идущий за ней,
опустился на землю со стоном.
И ползла к нему Нюрка, ползла,
и лизала его, и лизала,
и хрипела – на помощь звала,
и глазами всю боль рассказала.
Подбежали к сапёру друзья,
обмотали бинтами сапёра.
Он сказал: «Мне без Нюрки нельзя». –
«Нет, – сказали ему. Это горы…»
Вертолёт прилетел поутру,
их вдвоём погрузили в машину.
«Ты не плачь, Нюрка, я не умру,
ты не плачь, я тебя не покину».
Но плачет Нюрка, живая душа…
Ах, пуля, конечно же, дура…
Ах, пуля, конечно же, дура,
но это ещё ничего…
Пьёт штабс-капитан из главпура
с корнетом из Войск ПВО.
Кремлёвские звёзды в оконце
опять обратились в орлов,
восходит трёхцветное солнце
из красных, советских углов.
В музейном Успенском соборе
гремит литургия опять…
И значит, за Чёрное море
нам скоро пора отплывать.
Сбежится с окраин Союза
орда голопузых господ,
стреляя в осевший от груза
ооновский наш теплоход.
А впрочем, куда торопиться,
товарищи штабс- и корнет?
Ещё мы успеем напиться
и в землю зарыть партбилет…
Русское море
Нам опять уходить в наше Русское море
из неправой страны, что Отчизной была.
Нам опять поднимать в одиноком просторе
на грот-стеньгах несдавшиеся вымпела.
Нам опять вспоминать скалы русского Крыма,
Севастопольский рейд и Малахов курган.
Нам опять объяснять то, что необъяснимо,
и сквозь слёзы глядеть в Мировой океан.
Вот когда мы поймём наших прадедов горе.
Спорить с волею Божьей и мы не смогли.
Раз в три четверти века по Русскому