Челтенхэм. Андрей Лях
товарища превращает его в кошмарного монстра, которого тебе уже самому приходится убивать снова и снова, бессчетное число раз, и ты уже перестаешь понимать, что это – реальность, дурной сон или бред. Старину Слая, вернее, то, чем он стал, Дину удалось собственноручно пристрелить лишь с двенадцатого раза. Первичный отсев в группе «Эхо» составлял примерно восемьдесят шесть процентов, и всем было прекрасно известно, что нормальных тут не держат. Выживал не тот, кто мог справиться со своими психозами – справиться с ними невозможно, не помогали никакие медицинские ухищрения, – а тот, кто научился с ними жить.
Средств не думать о чем-то во все времена и у всех народов было изобретено достаточно, и товарищи Диноэла – кто тайно, кто не очень, – не скупясь, размачивали рога химерам своего сознания и подсознания всей существовавшей на тот день химией, помня, что в состоянии бревна и близких к нему стадиях никакие сны и видения тебе не страшны.
Несмотря на то что вся история с Франческой, ее феерическими чудесами характера и нравоучениями давно превратилась для Диноэла в полузабытый детский аттракцион бледных теней, на его мировоззрение это знакомство оказало довольно серьезное влияние. В его крови прочно засел вирус кочевой жизни, желания заглянуть за горизонт, побывать там, где нас нет. С наркотиком этой страсти он впоследствии боролся, как мог, и все-таки ничего не мог поделать. Вторым немаловажным следствием стало то, что его приобщение к Контакту началось с темной стороны этой силы, с приоритета важности дела над законностью в критические моменты и попустительством начальства, сознательно глядящего сквозь пальцы на предосудительность и щепетильность ситуации. В результате у Дина на всю оставшуюся жизнь утвердился сугубо кастовый взгляд на окружающий мир и его проблемы: есть мы, то есть полевики СиАй, и есть все остальные. Другими словами, есть свои, какие бы они ни были, и прочие – они чужие, несмотря на все их доблести и правоту.
Неизвестно, точно ли эти истины и в какой форме вдалбливала их Франческа в голову Диноэла, но через два года брака она уверилась, что ее ученик в совершенстве превзошел жизненную науку. И напрасно. Именно в это время Дин начал стремительно взрослеть, и в его жизни как раз и начали возникать те самые обстоятельства, которые Франческа упорно не желала признавать. Много лет спустя в разговоре с Олбэни Корнуольским Диноэл скажет: «Нас обоих жены пытались воспитывать и ушли от нас потому, что ничего не получилось». Правда, в случае с Олбэни речь шла об одной и той же даме. А в ту далекую довоенную пору Дину впервые захотелось настоящего домашнего очага и настоящей семьи.
Однако крутой, неистовый нрав Франчески мало подходил для семейной идиллии, да и о домашнем уюте она имела лишь довольно смутные догадки – их коттедж так и не стал любовным гнездышком, зато все больше и больше напоминал арену боевых действий. Впрочем, она временами честно пыталась как-то соответствовать положению хранительницы домашнего очага – например, в целях создания интерьера