Вот идет цивилизация. Уильям Тенн
и я следом за ним вышел на улицу. Мы шли по Бродвею, а прохожие оглядывались на нас: с чего бы это вполне себе пристойный господин вроде меня прогуливается рядышком с совершеннейшим бомжом. Я воздел руки к небу и предложил ему три триста тридцать, которые получил от него. Он ответил, что не заработает на кусок хлеба, если целый день будет прокручивать вхолостую одну и ту же сумму.
– Может, три четыреста? Ну, то есть, я хотел сказать, три пятьсот?
Он не отвечал, просто шагал дальше.
– Хотите все и сразу? – горячился я. – Ладно, получите сразу – три семьсот. Все до последнего цента. Ваша взяла.
Он продолжал молчать. Я начал беспокоиться. Мне надо было заставить его назвать свою цену – во что бы то ни стало, иначе мне крышка.
– Слушайте, Эксар, давайте не будем дурить друг другу голову. Если бы вы не хотели моих денег, вы вообще не говорили бы со мной. Называйте цену, и я заплачу, сколько бы вы там ни назвали.
Это возымело действие.
– Вы серьезно? Без подвоха?
– Какой, к черту, подвох? Я у вас на крючке.
– Ну что ж. Мне предстоит долгий, долгий путь обратно к моему клиенту. Не вижу, почему бы мне не задержаться на пару минут, чтобы помочь кому-то, попавшему в беду. Дайте подумать… нужно ведь назвать цену, которая была бы справедливой и для вас, и для меня, и вообще для всех. И это… скажем, пусть будет шестнадцать тысяч.
Вот так. И ведь я сам напросился. Эксар посмотрел на мое лицо и засмеялся. Он смеялся так долго, что закашлялся. Чтоб тебе, ублюдок, подумал я. Чтоб тебе до смерти отравиться нашим земным воздухом. Чтоб твои легкие гангрена сгноила. Шестнадцать тысяч – это ровно вдвое больше, чем лежало на моем банковском счету. Этот гад точно знал мой счет – до самой последней декларации. И мысли мои он тоже знал – стопудово.
– Когда собираешься вести дела с кем-то, – произнес он, давясь кашлем, – надо сперва хоть немного о нем разузнать.
– А точнее? – как мог язвительнее сказал я.
– Легко, – кивнул он, продолжая кашлять. – На основном счету у вас семь тысяч восемьсот с мелочью. Еще две на других, доступных вам счетах. Остальное можете занять.
– Вот только этого мне не хватало – погрязнуть из-за вас в долгах.
– Но уж немного-то занять вы можете, – прокашлял он. – Человеку вроде вас – с вашим положением, с вашими связями – ничего не стоит занять небольшую сумму. Я согласен на двенадцать тысяч. Я сегодня добрый. Ну что, двенадцать тысяч?
– Не несите вздор, Эксар. Вы ведь обо мне все знаете, значит, знаете, что я не могу занимать.
Он отвернулся к побелевшей от голубиного помета статуе Отца Даффи перед театром «Палас».
– Беда в том, – скорбно произнес он, – что было бы неправильно возвращаться к клиенту, оставив вас в таком неприятном положении. Это противоречило бы моим принципам. – Он расправил свои содрогающиеся от кашля плечи, словно приготовившись грудью встать на защиту лучшего друга, и ведь он этим гордился! – Что ж, пусть будет так. Я возьму только