Белая. Елена Бодрова
мере, мне показалось, что несколько медсестер, потерянно блуждавших возле больницы, обернулись.
Отец положил свою крупную руку мне на локоть. Я хотел отдернуть руку, но не отдернул, и мы так посидели чуть-чуть.
– Я живу рядом с психической уродиной, – почему-то снова громко сказал я. И даже по-дурацки заулыбался. – Она вздыхает по ночам. А еще нам дают кашу три раза в день. У них много крупы, да? Они не знают, куда ее девать, да?
На глаза навернулись слезы. Отец взял мой костыль, который лежал между нами, хотел, видимо, переложить и, может, пододвинуться ко мне поближе. Может быть, даже обнять. Но вдруг уставился на него, как будто впервые увидел, погрустнел, посмотрел на меня, потом снова на костыль. Я отвернулся. А он так и остался сидеть на прежнем месте с костылем в руках. Как будто ему совестно его выпустить из рук.
– Мог бы и не приходить. Тебя никто не заставлял, – сказал я. – Я тут нормально. Даже гуляю вот.
– Меня никто не заставлял.
– Вот и не приходил бы.
– Ты не хочешь?
Я отвернулся еще сильнее, хотя дальше уже некуда было. Я уже смотрел себе через плечо. Там было дерево. По коре полз точно такой же муравей, как и по костылю несколько минут назад. Интересно, это тот же муравей или просто похожий?
– Антон, я приду еще. Прийти?
– Папа…
– Я приду.
Папа встал. Осторожно, как что-то хрупкое или живое, облокотил мой костыль о скамейку.
– Ну, пока, – сказал он. Я видел его руки перед собой. Пальцы сжимались и разжимались. Я не поднял глаза.
– Пока.
Папа ушел, я смотрел ему вслед. Он прослеживался между ветками этого дерева, с муравьем, пока не исчез за одним из листьев. Я приподнял этот лист пальцем, но папы там не было.
9
Я сорвал тот лист. Сейчас он лежал в моей тумбочке, вместе с шоколадкой. Просто для того, чтобы было что-то зеленое в комнате, а не только белое. Только поэтому.
Зашла медсестра. Сегодня это была другая женщина. У нее сердито поджаты губы. Она вкатила капельницу, приказала жестом мне ложиться. Я лег. Вену она нашла сразу. Наверное, потому что она уже помечена красной жирной точкой. Воткнула иглу. Я уже привык к этому и даже не жмурился, а хладнокровно смотрел, как меня протыкают. Даже с каким-то злорадством. Или равнодушием. Не могу определить точно.
Привычно обратился взглядом к потолку. Надо было запрятать лист под подушкой. До тумбочки я теперь не дотянусь, а смотреть на лист было бы приятнее, чем на потолок. Или хотя бы чередовать – лист, потолок, лист, потолок.
Можно еще считать от одного до ста, а потом в обратном порядке. Я пробовал, первые разы это было даже интересно.
Из розетки послышался стон. Затем еще один, погромче.
– Опять эта дура, – процедила себе под нос медсестра, пододвинула капельницу еще ближе к моей кровати и поспешно вышла.
За стеной зашуршали, зашебуршились, послышались громкие всхлипывания, шаги. Короткий вскрик и протяжный стон. Еще шаги, еще шебуршание. Затем