Браслет. Повести о лошадях. Лев Брандт
и перенес туда все несложное свое имущество.
С Браслетом он старался не расставаться даже на час. На ночь он забирался в ларь, набросив сверху на себя полдесятка попон.
Отпугивала ли грозная надпись, или просто никого не интересовали владения коменданта Рыбкина, но за все время ни один человек не попытался проникнуть в пустые заколоченные конюшни. И если бы кто-нибудь и вздумал забраться поздно вечером в пустынный двор, он увидел бы странное зрелище. В темноте на длинной корде носился по кругу крупный гнедой жеребец. В центре круга стоял маленький человечек, похожий на гнома. Человечек щелкал языком и помахивал хлыстиком. Жеребец, далеко выбрасывая ноги, бесшумно плыл над поверхностью. Копыта, ударяясь о землю, производили слабый, едва слышный звук.
Город в эти годы замирал с наступлением темноты. После девяти на неосвещенных улицах редко можно было встретить человека.
Когда стихали последние шумы, старик выводил жеребца на проминку.
Из предосторожности на копыта Браслета надевались войлочные башмаки, сшитые Рыбкиным из старых валенок. Башмаки заглушали шум подков.
Рыбкин тренировал Браслета ежедневно. Жеребец был в хорошем состоянии, овса и сена он получал теперь мало, но все же достаточно, чтобы не похудеть при легкой работе. Сильная мускулатура его поддерживалась ежедневным легким тренингом.
Так прошло два месяца. За это время ложе Рыбкина, торчавшее сверху ларя как гнездо аиста, постепенно и незаметно стало уходить вглубь. Теперь Браслет в своем деннике должен был опускать голову, чтобы увидеть лежащего напротив Рыбкина. День за днем ларь словно засасывал старика, и чем глубже уходил старик вниз, тем холоднее и суше делалось у него лицо. Рыбкин уменьшил ежедневную порцию овса, и Браслет заметно спал с тела. Овса он теперь получал очень мало, сена тоже не вволю. Рыбкин изменил рабочий режим. По вечерам уже не было широкого маха, а только тихий и недолгий трот.
К концу третьего месяца Рыбкин спал почти на дне. Браслет получал теперь только раз в день овес и немного сена, но была какая-то черта, ниже которой старик боялся опускаться. Дойдя до нее, он задавал Браслету скудный корм и надолго уходил из конюшни.
Вечером он возвращался усталый, но с мешком за плечами. Он долго кряхтел и возился у ларя, и Браслет, замирая, слушал, как, пересыпаясь из мешка в ларь, шелестел овес.
В эти дни он получал добавочную порцию, а ложе Рыбкина поднималось на несколько сантиметров вверх.
Постепенно исчезли из конюшни уздечки, недоуздки, попоны, удила, седелки. Больше обменять на овес было нечего, и Рыбкин дошел до дна.
Он спал теперь на голой соломе, покрываясь своим единственным синим казакином. Спасаясь от холода, он на ночь захлопывал крышку ларя и лежал как в гробу.
По ночам голодные, лохматые крысы устраивали вокруг него дикий шабаш. Они шумно грызли ларь, пытаясь урвать что-нибудь из драгоценного корма.
Браслету постоянно хотелось есть. Он уже не кружился по деннику, а уныло стоял у решетки,